Самодержавию необходимо «помириться» с буржуазией, и оно вынуждено стремиться к этому, – причем, разумеется, оно хочет[2] надуть общественное мнение Европы и России. А Государственная дума есть великолепное средство для этой цели. Легальная оппозиция буржуазии в Думе есть именно та внешность признанного буржуазией государственного строя, которая, может быть, была бы в состоянии еще помочь самодержавию вывернуться.
Отсюда понятно, почему «Московские Ведомости»{14}, этот орган консервативной оппозиции правительству, не с злорадством и не с усмешкой, а с пеной на губах, с бешенством отчаяния говорит о бойкоте Думы. Отсюда понятно, что орган черносотенцев, «Новое Время»{15}, обрушивается на «абсентеистов» и пытается привлечь к борьбе с идеей бойкота даже Бебеля («Пролетарий» № 20[3]). Черносотенцы боятся бойкота, и только слепые или заинтересованные в оправдании либералов люди могут отрицать теперь, что успех бойкота был бы безусловно обеспечен, если бы за него высказались деятели земских и городских съездов.
Но в том-то и дело, что либеральная буржуазия всеми своими коренными классовыми интересами влечется к монархии, к двум палатам, к порядку, умеренности, к борьбе с «ужасами» «постоянной революции», с «ужасами» французского образца революции… Поворот либеральной буржуазии, освобожденцев{16} и конституционалистов-демократов{17}, от радикальных фраз о бойкоте к решительной войне с бойкотом есть первый крупный политический шаг всей российской буржуазии, как класса, шаг, свидетельствующий о ее предательской натуре, о ее «приготовлении к преступлению», называемому изменой революции. И это не простое приготовление (ненаказуемое ни по каким законам, как возразил бы нам, пожалуй, какой-нибудь остряк из освобожденских юристов), а покушение и даже оконченное покушение. Мы живем теперь быстро. Давным-давно миновали те (недавние по обычной хронологии, не применимой к революциям) времена, когда нам надо было будить политическое сознание буржуазии вообще. Миновали даже и те времена, когда нам надо было помогать буржуазии сорганизоваться в политическую оппозицию. Теперь они проснулись, они организовались, и на очереди дня встала совсем другая, великая задача, которая стала возможной и реальной лишь благодаря семимильным шагам революции, – задача согласиться с царем (задача капитала) и задача нейтрализовать предательский капитал (задача труда).
Революционный пролетариат, идущий во главе революционного народа, и взял на себя эту задачу, оставаясь верным своему долгу: будить, толкать, поднимать своих «соседей» по борьбе с средневековьем и крепостничеством, переходя при этом от менее революционных соседей к более революционным. Революционный пролетариат, руководимый социал-демократией, «взял всерьез» не Думу, а те слова, обещания и лозунги о бойкоте Думы, которые по легкомыслию, крайней молодости и увлечению сорвались с уст радикальных краснобаев буржуазии. Из фразы о бойкоте пролетариат сделал реальность, сделал тем, что поднял открыто и прямо знамя вооруженного восстания, – сделал тем, что развернул не только широчайшую агитацию, но и прямую уличную борьбу (в Москве), – сделал тем, что побратался с радикальной молодежью, этим передовым отрядом широкой, не вполне еще определенной в классовом отношении, но бесконечно угнетенной и эксплуатируемой народной, особенно крестьянской, массы. Социалистический пролетариат на практической, боевой задаче объединился, без всякого соглашения и без всякого договора, с пробудившимися слоями революционной буржуазной демократии. В великие московские дни (великие, как предзнаменованье, а не как отдельно взятое событие) пролетариат и революционные демократы вели борьбу – в то время как либералы, освобожденцы и конституционалисты-демократы вели переговоры с самодержавием.
Политическая группировка обрисовалась: за Думу ради сохранения самодержавия, – за Думу ради ограничения самодержавия, – против Думы ради уничтожения самодержавия. Иными словами: за Думу, чтобы подавить революцию, – за Думу, чтобы остановить революцию, – против Думы, чтобы довести до конца победоносную революцию.
