Девушка отняла свою ладонь, взяла юношу за плечи, легонько повернула его и хлопнула по рюкзаку.
Солнце заметно склонилось к горизонту. Густо-синей, как омут, стала долина. А дальше на юг подернулась блеклой дымкой. В прерывистую ртутную жилку превратилась река. Шум ее давно уже не достигал тропы, и тишину нарушал только шорох шагов. Изредка срывался где-нибудь с обрыва одинокий камень, увлекал за собой щебень. И снова наступала тишина.
Тропа становилась все круче. Дышать приходилось теперь чаще и глубже. Сухой, пронзительно студеный и необыкновенно вкусный воздух наполнял легкие до отказа, но не насыщал их.
Гудели ноги. Ноющая боль зародилась где-то в позвоночнике и скоро заполнила собой все тело.
Он не скользил уже рассеянным взглядом по камням и колючкам, а смотрел только вверх - на покатую вершину горы, к которой неумолимо приближалась тропа. Пока все шло легко и просто, но это не успокаивало его.
Сначала они были далеко.
Потом их прикрыла каменная толща горы. Она утончалась к вершине, эта защитная твердь, утончалась с каждым его шагом.
И с каждым шагом становилось все неуютней.
"Как там она?" - подумал он. И украдкой обернулся.
И не встретил ее взгляда. Не говоря ни слова, она продолжала шагать вперед, обогнула его, точно он был дерево или камень, и прошла уже с десяток шагов, когда он наконец опомнился, рывком догнал ее и преградил ей дорогу:
- Ради всего святого... Зачем тратить силы на той стороне? Переночуем здесь... Под защитой...
Он заглянул ей в глаза - и увидел зеленый лед.
Сейчас в них нельзя было нырнуть. Сейчас об них можно было только удариться.
И он ударился. И удар этот привел его в чувство.
Он нарушил один запрет - обернулся. И нарушил другой запрет - попытался перерешить решенное. Он покатился по наклонной плоскости, как много лет катились почти все. Она его задержала. Спасла.
- Спасибо! - крикнул он, сжав кулаки.
И, резко повернувшись, снова первым зашагал по тропе.
...Полмиллиона часов. Полмиллиона часов. Полмиллиона, полмиллиона, полмиллиона часов...
5
Он шагал и шагал, вслушиваясь в тяжелый шорох ее шагов за своей спиной, несчастный от своей слабости, счастливый от своей любви и гордый своей долей.
И когда из-за бурого покатого верха горы показались огромные зубцы Гранде Диабло, он не испытал ничего, кроме ярости. И прибавил шагу.
Когда они достигли вершины, солнце готовилось уже покинуть небо. Грозная махина Гранде Диабло, вся в багровых отсветах, закрывала полмира. Внизу - в междугорье - было темно, как в угольной яме.
Спускаться было еще тяжелей, чем взбираться. Приходилось все время откидывать корпус назад и опираться на пятки. От ремней рюкзака ломило плечи.
По рассказам и фотографиям он знал, что восточный склон этой горы усеян обломками и костями. Именно здесь, у подножия Гранде Диабло, было последнее логово диктатора. Именно здесь произошло последнее сражение. Именно здесь Тиглер нашел свой конец.
Но, сколько ни вглядывался юноша в поросшие густым кустарником склоны, он не различал ничего - ни ракетных платформ, ни боевых машин, ни торчащих из земли крыльев и винтов. То ли разросшаяся растительность поглотила следы битвы, то ли густые вечерние тени скрадывали детали пейзажа.
В сотне метров, внизу, на одном из поворотов тропы он заметил какой-то темный предмет. Сначала он принял его за камень. Но по мере приближения предмет все более походил на сидящую человеческую фигуру.
Юноша остановился и, подождав, пока девушка поравняется с ним, показал ей на странный предмет.
- Господи! - вскрикнула она.
Схватившись за руки, поминутно спотыкаясь, они бросились вниз по тропе и вскоре остановились возле поворота.
В трех шагах от них, опершись спиной о ствол скрюченного горного дубка, сидел человек. Глаза его были закрыты. Ноги вытянуты.
Хорошо пригнанный рюкзак, шипы на ботинках, толстая куртка на меху все это обличало опытного путника. Только очень уж немолод он был. Глубокие рытвины темнели на его впалых щеках, покрытых многодневной щетиной. Узловатые вены вздувались на висках. Такие же вены опутывали набрякшие темные руки, сжимавшие посох с металлическим наконечником. Клочковатые брови над коричневыми веками и длинные усы были совсем белы.
