Образ Грузии как особенно благополучного края, некого рая, культивировался и в начале, и в середине XX века. Происходило это благодаря социальным благам, которые находили здесь жители центра, спасавшиеся от войн (Гражданская, Великая Отечественная) или от цензуры (подробнее об этом в главе «Империя дружбы и переводов»). В 1950–1970-е годы русская интеллигенция часто приезжала в южную республику. 1960-е характеризуются очередным всплеском интереса к свободной Грузии (Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Евгений Евтушенко и др.). «Это была моя первая встреча с Грузией. Грузия ошеломила меня. Это совпало с первыми публикациями» (Андрей Вознесенский. «Иверский свет», 1981. С. 6). Душевная расположенность к краю выразилась у Беллы Ахмадулиной в «Снах о Грузии»: «родины родной суровость, нежность родины чужой» (1960). А следующие строки были знакомы почти каждому любителю поэзии шестидесятников:
Сны о Грузии – вот радость!
И под утро так чиста
виноградовая сладость,
осенившая уста.
Здесь писатели и поэты получали возможность публиковать произведения, которые не могли появиться в издательствах центра. В легендарном журнале «Литературная Грузия» печаталась полузапрещенная литература, содержание которой не совсем совпадало с требованиями соцреализма. В Грузии действовали свои механизмы существования при советской власти. Из-за этого южная республика обрела ореол избалованной советской властью. Из-за всевозможности и многодозволенности при официальной цензуре или полуцензуре складывалось впечатление свободы. Для литераторов из центра переводы с грузинского были большим финансовым подспорьем. В процессе межнационального литературного общения каждая сторона находила пользу:
для московских «братьев-писателей» это была интересная работа (путешествия по республикам при невозможности ездить, как раньше, за границу), для бывших «попутчиков» – способ демонстрации политической лояльности (через продвижение актуального идеологического проекта), для писателей-националов – способ выйти за рамки провинциальных, наспех созданных «братских литератур» (через популяризацию, национальные декады, продвижение национальных авторов в центре, других республиках и за рубежом). И для всех – просто прибыльное предприятие (через редактуру, переводы, издания и институции «братства литератур») (Добренко, 2013. С. 194).
Если в русской литературе романтизация Грузии продолжалась вплоть до развала СССР, то в грузинской отношение к советской России было более сложным. Учитывая то, что начиная с 1930-х годов литература стала инструментом власти и литературный процесс подвергся огосударствлению, начался процесс насаждения клише и штампов, служивших сдерживающими и сближающими скрепами многонационального и многокультурного общества. Соцреализм занимал свое место не только в русской, но и в грузинской литературе на протяжении всего советского периода. Любое отклонение от канона вызывало негативную реакцию. Иллюстрацией такого настроения служит доклад П. А. Шария «Пути развития грузинской советской литературы», представленный на III съезде советских писателей Грузии 9 сентября 1946 года, в котором «голубороговцы» названы «декадентско-нигилистской» группой, а грузинский футуризм охарактеризован как «художественное убожество» (Шария, 1946. С. 10–11). Кроме того, Шария обвинял Алио Мирцхулаву (псевдоним Машашвили), зачинателя грузинской комсомольской поэзии, в отходе от социалистического реализма в сторону «странной смеси безыдейности и доморощенной философии», а писателя Григола Абашидзе – в производстве «литературного брака» и дурном «влиянии на молодое поколение» (Там же. С. 14–15). Типичным соцреалистическим романом был, например, написанный на грузинском «გვადი ბიგვა / gvadi bigva / Гвади Бигва» Лео Киачели (1938). «Героем времени» становится выходец из низов, который благодаря советской власти смог реализовать свой личностный потенциал. В 1936 году выходит в свет эпопея «სტალინი. ბავშვობა და ყრმობა / stalini. bavshvoba da qrmoba / Сталин. Детство и отрочество» Георгия Леонидзе (см.: Барамидзе, Радиани, Жгенти, 1952).
