II
От княгини П. А. Галицкой к m-me Аn. Красинской
Флоренция, февраля 184 * года.
Друг мой Annette, я вижу, что я скоро умру, а мне столько надо рассказать тебе, сделать тебе такие важные просьбы… Я знаю мою болезнь… ты помнишь странные слова, которые мучили меня это время. Они растолковали мне много, много, дали мне жизнь, а вместе с тем я умираю от них; только теперь я знаю почему. Теперь все в жизни открыто для меня, я столько пережила в эти два месяца…
Друг мой, ты не знаешь, что я люблю его всеми силами души моей. Я недавно это узнала: я люблю моего мужа, — не теперешнего: его я жалею, — я люблю его, Константина Сакса. Знаешь ли ты, какое райское наслаждение в первый раз высказать всю любовь мою, написать это обожаемое имя, покрыть его поцелуями и залить горячими слезами!
Я люблю его и всегда его любила. Только перед этим я не понимала ни его, ни себя, ни жизни, ни любви моей. Десять его слов сорвали завесу со всей моей жизни, разъяснили мне все, к чему в темноте рвалась моя душа. Пусть бог благословит этого человека, который и в разлуке дает жизнь, воскрешает, кончает начатое воспитание…
Я любила его всегда: любила, выходя за него, любила его, когда я целовалась с твоим братом, любила его, изменяя ему. Я любила его, когда раздавались над нами прощальные его слова… только во все то время я любила бессознательно; теперь только я сознала всю мою любовь и на краю гроба счастлива этой любовью, не променяю ее ни на что в мире.
. . . . . . . . . . . . . . . .
На севере Италии воздух мне больше повредил, чем помог. Грудь моя стала сильнее болеть; к этому прибавилось еще постоянное биение сердца. Мы решились проехать более на юг; князь по целым ночам плакал у моей постели и совсем терялся. Я же утешала его, устроила план поездки в Неаполь и уговорила его остаться на время во Флоренции, зная его слабость к многолюдным местам.
Мы жили здесь более недели. Я начинала чувствовать в себе странную перемену. До сих пор я была совсем равнодушна к природе: мало было мне дела, в Италии я или в России; а с тех пор как болезнь моя усилилась, я сделалась как-то умнее, понятливее до всего, особенно до природы.
Здоровье мое несколько поправилось, мысли стали меньше путаться. Ночью только дела шли по-старому: та же бессонница, те же несвязные воспоминания, та же чудная тоска…
Раз я оставила моего мужа на придворном бале и домой уехала ранее обыкновенного. Мне казалось, что усталость, свежий воздух скоро усыпят меня. И только что вошла я в спальню, тоска, лихорадка обхватили меня. Я села писать письма. Все вокруг спало.
В это время легкий шум послышался за дверью: занавес откинулся, и высокая фигура показалась в отдалении. Тихая, твердая походка, его походка, послышалась в комнате. Руки и ноги мои похолодели, а кровь кинулась в лицо. И между тем я улыбалась: это был он, а я начинала уже понимать его.
Сакс стоял передо мною в изящном бальном фраке; глаза его были так же светлы, грудь так же широка.
Он подошел ближе и кротко взглянул на меня.
— Дитя мое, — тихо сказал он, — что ты все хвораешь и задумываешься? Нет ли у тебя горя какого?
Я слышала, как кровь моя подступила к сердцу и колебала его неровными ударами.
Я схватила его руку, прижала ее к сердцу, к губам, к горячим глазам моим, которые не могли плакать…
— Прости меня… — шептала я глухо.
Он думал, что я благодарю его и прошу прощения.
— За что, малютка, в чем? — проговорил он, улыбаясь. — Прощай же, я рад, что ошибся.
Он нагнулся ко мне и поцеловал мою руку.
Я писала к тебе давно, что этот человек, ни до замужства моего, ни после, не целовал моей руки. Была ли это странность, или в том заключался какой-нибудь смысл…
И когда губы его в первый раз коснулись моей руки, я вздрогнула, и внутри у меня что-то оторвалось. Я видела, как он повернулся и вышел из комнаты, и, только что заперлась за ним дверь, у меня кровь потекла из горла, и я упала без памяти. То был первый обморок во всю мою жизнь.
