Ношение кружев было, пожалуй, единственной слабостью миссис Фарадей. У нее имелась обширная коллекция разнообразных воротничков, шарфов и пелерин; каждый день она надевала какой-нибудь экспонат из своей коллекции. В последующие дни, трудные и полные невзгод для всего семейства, мистер Кэмпион ни разу не видел, чтобы она надела одно и то же кружево дважды (а он умел подмечать такие мелочи).
Миссис Фарадей держала в одной руке тонкую черную трость, а в другой — большую синюю чашку на блюдечке.
Стоя на пороге гостиной и окидывая взглядом своих нерадивых детей, она была похожа на небольшого, но весьма свирепого и опасного орла.
— Доброе утро, — сказала она на удивление юным голосом. — Скажи, пожалуйста, Уильям, неужели нельзя оправдываться чуть тише? Тебя слышно даже наверху. Почему я обязана напоминать, что в доме случилось несчастье?
После неловкой паузы Маркус шагнул вперед. К его облегчению, миссис Фарадей улыбнулась.
— Как я рада, что ты пришел. Твой отец все еще в отъезде, полагаю? Ты привел мистера Кэмпиона?
В ее голосе не было ни намека на дрожь. Эта дама, невзирая на почтенный возраст, полностью сохранила свои физические и умственные способности.
Маркус пихнул вперед мистера Кэмпиона и представил их друг другу. Поскольку руки у миссис Фарадей были заняты тростью и чашкой, она лишь грациозно поклонилась и одарила молодого человека одной из тех улыбок, что столь редко озаряли ее лицо.
— Через минуту, — произнесла она, — я попрошу вас обоих пройти в мой кабинет. Но сперва мы должны разобраться с этой чайной парой. Поскольку все уже собрались, лучше сделать это прямо сейчас. Со слугами я уже поговорила. Маркус, закрой, пожалуйста, дверь.
Она прошла в гостиную — тонкая, хрупкая, но прямая как штык.
— Джойс, подай мне сервировочную салфетку, будь добра.
Девушка открыла ящик буфета, достала оттуда расшитый полотняный кружок и положила его на отполированный до блеска стол. Миссис Каролина поставила на него чашку и блюдце.
— Это, — произнесла она с легкой, но отчетливой укоризной в голосе, — я обнаружила в комнате Джулии. Чашка стояла прямо под кроватью. Я нашла ее с помощью трости, а Элис помогла ее достать. Здесь следы чая.
Все присутствующие до сих пор стояли, и Кэмпион со своего места хорошо разглядел несколько чаинок и осадок на дне чашки. Его слегка удивил инквизиторский тон миссис Фарадей, и он не сразу понял, что дело было в вопиющем нарушении домашнего уклада. Еще больше его поразило то, что последовало за словами миссис Фарадей.
Тетя Китти, которая до сих пор тихонько всхлипывала в носовой платок, вдруг разразилась горькими слезами раскаяния. Затем она шагнула вперед и замерла перед матерью.
— Это я сделала, — трагически произнесла она. — Я заварила чай.
Миссис Фарадей хранила молчание; никто не осмелился заговорить, и тогда тетя Китти виновато пояснила:
— Джулия любила утром выпить чаю. И я тоже. Покойный Роберт меня к этому приучил. Джулия однажды предложила… или я, не помню… что раз по утрам здесь подавать чай не принято, почему бы нам не купить себе в «Бутсе» маленькую горелку и чайничек? Каждое утро, еще до того, как Элис приносила горячую воду, я готовила чай и относила одну чашку Джулии. Сегодня утром тоже… Она прекрасно себя чувствовала. Ох, мама! Если она что-то подсыпала себе в чашку и выпила, я никогда себя не прощу, никогда!
После этого признания последовал очередной приступ безутешных рыданий, и Джойс принялась успокаивать тетю — впрочем, безрезультатно. Миссис Фарадей смотрела на дочь со смесью неодобрения, удивления и насмешки. Наконец она обратилась к Джойс:
— Дорогая, отведи тетю в спальню. Если доктор Лаврок еще не ушел, пусть даст ей снотворное.
Однако тетушка Китти решила, что еще не достигла глубин самоуничижения. Как у многих забитых людей, у нее была склонность все драматизировать — к месту и не к месту.
— Матушка, простите меня! Скажите, что прощаете, не то я буду до конца жизни кусать себе локти!
Будь старуха Фарадей физически способна краснеть, несомненно, сейчас она именно это бы и сделала. Ее лицо, покрытое тонкой сетью морщинок, приобрело чуть более темный оттенок слоновой кости, а в блестящих глазах промелькнуло смущение.
