Полгода в заключении (Дневник 1920-1921 годов) - страница 33

Шрифт
Интервал

стр.

Солнце становилось все жарче, сгорало все в этом дворе под его лучами. На спокойных лицах крестьян лежал тот особый отпечаток, который дают поля, спокойные, тихие дали. Складки на лицах легли ровно и спокойно.

Лежали они, покорные, без жалобы, только в глазах читалось спокойное презрение. Многим нечего было есть. Под воротами толпились еще гуще. Родные и близкие на той стороне просовывали в щели какие-то бублики, свертки. Голодные заключенные подхватывали их.

Подошла ночь, - без подушек, без мыла {135} и гребня; потные и опаленные солнцем легли мы все на пол. За неимением места лежали под постелями, под столами и скамьями. Некоторые на перехваченных где-то стульях.

Всю ночь слышались жалобы и вздохи. Многие просто разговаривали, так как спать было невозможно.

На утро та же картина. То же знойное раскаленное солнце, толпы недоумевающих испуганных людей, уставших от бессонной ночи. Опять чувство голода и еще боле раздражающей жажды. И среди всего этого-исступленный маленький человек, дегенерат, выродок, которому власть вскружила голову.

Мы вошли в толпу разыскивать старых друзей. Вся "Румграница" была на лицо, бодрая несмотря ни на что.

Сегодня облегченье, открыли на время ворота и начали впускать близких. Ропот поднялся от голода, пришлось уступить. С корзинками, с узлами в руках, испуганные, по записям приходили близкие поддержать своих. Их впускали небольшими группами, по очереди выпускали и впускали новых. - У крестьян родные далеко от города: пришлось впустить и торговцев с хлебом.

{136} Второй день голодала толпа. Обычных обедов и сегодня не хватило. Крестьяне лежали, как и вчера, ленивые, голые под стеной.

Это был воскресный день (день свиданий) и остановить волну родных нельзя было.

С детьми на руках у колен приходили они к своим близким, со страхом входя в наш раскаленный двор. Идя, оглядывались, весть о сумасшедшем коменданте, видимо, быстро пролетела, и за воротами об этом знали так же, как мы, внутри.

Странное совпадение, в лагере с нами сидит та самая М-ва, которая так горячо отнеслась к моему горю, когда не стало Кирилла. Не зная, как помочь, и зная трудность, с какой хоронят в советской России, она, не колеблясь, отдала для Кики свое собственное место на кладбище (в семейном склепе). Даже в минуту такого острого горя я почувствовала весь порыв, всю горячность этого поступка от почти незнакомого человека. Теперь она сидела с нами. Мы тепло встретились. Она рассказала о себе. Ее разбудили, схватили ночью и без обвинения повели в ЧК. Там приговорили на год лагеря. Так и не было известно за что.

{137} Мы пошли наверх, подальше от зноя. Там в одной из камер, еще холодной от зимы, нашли на постели больную Дину - "племянницу". Она все еще кашляла и при виде нас покраснела от радости. От нее мы узнали, что Адочка и другие уведены на работу в город. От нее так же слышали, что Хава, несчастная Хава, скончалась в тюрьме от истощения. Последнее известие мы выслушали молча.

Перед глазами у всех промелькнула Хава в мешке вместо юбки, у которой советская власть "для порядка" оспаривала две кружки от чая. Вспомнилось ее старое лицо в двадцать восемь лет и издевательства над ней в камере. Кончено. Ей, во всяком случае, лучше теперь.

Идя по двору, И-на и я наткнулись на Розу Вакс. Она шла с двумя, тремя мужчинами, накрашенная так сильно, что трудно было увидеть - изменилась ли она, бледна ли. - Как будто нет.

Она отбыла свое наказание и теперь гордо шла по двору, окруженная мужчинами. На голове у нее непривычно была одета кружевная черная косынка. Это придавало некоторую торжественность и серьезность лицу.

Опять сидим в камере. Это уже кажется четвертые сутки. Все без вещей и всегда на {138} полу. Мы даже не лежим, просто валяемся, иначе нельзя назвать этот беспорядочный комок женщин.

У окна сидит та молоденькая, в черном, дамочка с ярко-желтыми волосами, которая так горько плакала когда-то в тюрьме на прогулке. Тогда был арестован ее муж. Годовалый ребенок оставлен без присмотра (няню тоже арестовали).

Теперь она сидела на постели в лагерь. В чем было ее дело - я как-то не помню. Помню, что еще в тюрьме, вздрагивая от рыданий, слышны были слова "автомобили, автомобили". Вероятно было какое-нибудь укрывательство машин у мужа (Дело Воробьева.)...


стр.

Похожие книги