«Дорогая мама!» — написал он и поставил восклицательный знак. Некоторое время он разглядывал оба слова. От пола поднимался холод, он был без носков, в тапках на тонкой подошве. Матиас вдруг вспомнил о шнапсе, которым его недавно угощал Толстый, и вдруг как наяву ощутил вкус и тепло непривычного для него напитка. Матиас пошарил рукой в ящике. Там, в глубине, лежала его любимая пластинка с записями певицы Шины Истон. Если бы он мог поставить ее, то услышал бы завораживающий ритм песни «Му baby takes the morning train». Но Матиас и без проигрывателя слышал эту мелодию, которую сотни раз прокручивал дома на дешевом проигрывателе, купленном еще Ренатой. Он слышал голос Шины, так подходивший к этой модной песенке, доносящейся до него из слишком маленьких, слабых колонок, которые, правда, для того крошечного закутка, который назывался его комнатой, выдавали даже слишком громкий звук. Брать в интернат пластинку не имело никакого смысла. Он знал это и все-таки взял ее. На конверте пластинки, захватанном и грязном, был изображен треугольник лица Шины с голой шеей и голыми плечами. Коротко подстриженные волосы блестели от геля, четко очерченный рот был полуоткрыт, огромные блестящие глаза смотрели прямо на тебя, во взгляде читалась уверенность в значительности своего творчества. Представление о том, как он сядет в утренний поезд, который отправлялся в Вену каждое утро с близлежащего вокзала, и навсегда покинет интернат, а потом из Вены полетит на самолете в далекую страну, производило на Матиаса завораживающее действие. Он был влюблен в эту пластинку не только из-за голоса Шины и картинки на конверте, но и из-за будущих впечатлений тоже.
Матиас с удовольствием обвел бы карандашом контуры лица и плеч Шины, но не хотел портить конверт. Он медленно положил пластинку обратно в ящик и опять склонился над бумагой. Он зачеркнул слова «дорогая мама» и написал «дорогая мать», опять поставил восклицательный знак, не в силах оторвать взгляда от этого слова. Так он еще никогда не называл Ренату. Когда она прочтет это, то удивится не меньше, чем он сейчас.
Но именно это и было хорошо. Счастливая мысль. Что-то новое. Другое. Что-то, что создает дистанцию. Что-то, от чего ему будет легче написать письмо.
«Может быть, это письмо обидит тебя. Извини», — начал он.
Может быть? Оно наверняка обидит ее. Он часто обижал ее. Но все же не так, как сейчас. Однако эти рождественские каникулы, несмотря ни на что, должны пройти без нее. Даже если бы отец не пригласил его на Барбадос, все равно произошло бы что-нибудь другое. Правда, речь шла не только о каникулах, но и о рождественском вечере. Он считал, что уехать к отцу он должен сразу же, в начале каникул, до праздника. Иначе поездка будет слишком короткой. Все равно как-то ведь надо сказать ей об этом. Не может же он совсем не принимать во внимание отца. В таких случаях нужно быть беспощадным. Она должна это понимать. Пусть это придаст ей силы.
Однажды вскоре после развода, он тогда уже некоторое время жил в интернате, она расплакалась при встрече и он, в свои двенадцать лет, тоже почти рыдал. Наконец взяв себя в руки, она сказала, что, пока он с ней, она все преодолеет. С тех пор прошло пять лет, и теперь ему казалось, что развод с отцом больше ничего не значит для нее. Следовательно, ничего страшного, если он погостит у отца. Она, собственно говоря, должна быть рада, что они пытаются сблизиться и преодолеть отчуждение. Пусть Грегор останется и проведет с ней Рождество, ему же всегда удавалось утешить ее.
«Я не могу в этом году провести с тобой зимние каникулы», — написал он.
Со словом «зимние» хорошо вышло. Удачная замена для «рождественских» каникул.
* * *
Когда ему исполнилось тринадцать, она подарила ему электрическую железную дорогу, о которой он очень мечтал, но никогда не думал, что может получить ее в подарок. Увидев ее, он радостно закричал, но позже не смог скрыть своего разочарования. Это была совсем не та модель, которая ему нравилась. Его не интересовало, что она стоила гораздо дороже той, которую ему подарили. Поиграв некоторое время новой игрушкой, он сказал, что железная дорога — дрянь и лучше всего вернуть ее обратно в магазин. Он, как наяву, видел Ренату, склонившуюся над игрушкой, ничего не понимающую в технике, видел ее неловкие и несмелые попытки показать ему, как хорош этот подарок, как замечательно играть им. Они вместе сделали еще два или три круга. Маленькие светлые вагончики стремительно неслись по стальным рельсам. Он быстро, в отличие от Ренаты, понял правила перевода стрелок и переключения скоростей. Она беззаботно, от всего сердца смеялась. Впервые за долгое время они провели прекрасный рождественский вечер. Но железная дорога так и не стала для него любимой игрушкой. Его комната была слишком мала, чтобы разместить ее, другая же слишком заставлена мебелью. Он поиграл ею еще пару раз, а потом забросил ее пылиться на шкаф.