— Нам нужно поговорить, — сказал неожиданно муж. — Я должен тебе кое-что сказать и не могу ждать до дома.
— Что-нибудь неприятное? — спросила Ирена с отвращением. — Если да, то поговорим об этом после.
— Позже у тебя опять не будет времени, ты вечно находишь отговорки. Сейчас, когда ты сидишь рядом, ты моя заложница.
Он быстро схватил ее руку. Ирена отпрянула.
— Без долгих предисловий: мое предприятие на грани закрытия.
Она так внезапно вскочила со своего места, что задела руль и машина съехала с дороги.
— Ты с ума сошел! Как могут остановить предприятие, которое ты создал?
— Могут. Закон о закрытии предприятий, не работающих на военные нужды, существует уже долгое время. А мне, несмотря на все связи, не удалось придать своей фабрике статус военной. Я не хотел обременять тебя этими проблемами. Какое-то время все выглядело так, будто мы могли работать дальше. Я попробовал заинтересовать своей продукцией военную промышленность. Но мощность моей фабрики слишком мала. А другие изделия в данный момент не пользуются спросом ни в народном хозяйстве, ни в военном ведомстве. Со мной случилось то, о чем так красноречиво говорил господин рейхсминистр пару месяцев назад: меня закрывают. Благодаря этой мере для военной промышленности высвободится дополнительно более миллиона рабочих мест. Вместо военной промышленности можно спокойно сказать «вермахт». К сегодняшнему дню закрыты уже сто тридцать тысяч предприятий. Поэтому нет ничего удивительного в том, что это случилось и с нами.
— Но ведь можно что-то придумать, — сказала Ирена так, как будто во всем, что с ними должно случиться, виноват ее муж, его слабость и неспособность сопротивляться.
— Бессмысленно, — ответил инженер. — При закрытии предприятий не предусматривается подача жалоб. В качестве единственного утешения мне обещают в случае славной победы в войне вновь открыть мое предприятие.
— А что будет с твоими грузовиками и легковой машиной?
— Грузовики конфискуют. Может быть, и нашу машину тоже. Даже если мне оставят ее на некоторое время, то я не смогу получать бензин. А переходить на древесный газ вряд ли имеет смысл.
— Значит, у нас скоро не будет машины?
— Да. От фабрики останутся только стены. Большую часть станков конфискуют. Но так как я заранее предвидел такой ход событий, я кое-что предпринял.
— Это ты называешь предусмотрительностью? Что ты спрячешь пару-другую станков или что-нибудь на них выменяешь? Может быть, сейчас это и принесет какую-то выгоду, но долго так продолжаться не сможет. Надо думать о будущем.
Он не мог больше сдерживаться:
— Ирена, зачем говорить о том, чего не знаешь? Сейчас такие разговоры слишком опасны.
— Меня это не интересует, — ответила она. — Делай что хочешь, если все равно все бесполезно. Что с нами будет? Ни фабрики, ни доходов, ни машины. Разве не достаточно того, что идет война?
— До сих пор мы не очень-то это ощущали. Что касается денег, я буду приносить их, как и раньше.
— Как, откуда? — спросила Ирена, и слезы отчаяния и гнева стали капать на белый воротник ее шелковой блузки.
— Я буду работать на другом предприятии. Возможно, меня призовут в вермахт.
Она не ответила. Ее руки, сжатые в кулаки, лежали на синей юбке до самого дома. Постепенно темнело. Деревни с черными домами были тихи и пустынны. Только изредка мелькала тень бегущей собаки, да слышно было, как душераздирающе кричат кошки. Чем ближе они подъезжали к городу, тем чаще лучи прожекторов вычерчивали круги на ночном небе. Инженер закурил, не спрашивая разрешения, чуть опустив окно машины. В салон ворвался холодный воздух. «Все-таки я никогда по-настоящему не знал ее», — думал он.
У меня не было сил сразу же поехать к маме в больницу. Она позвонила мне через неделю после того, как ее положили. Возле ее кровати наконец-то поставили телефон, и первой, кому она позвонила, была я.
— Я получила твое письмо. Очень мило с твоей стороны, — сказала она. Ее приятный голос оставался ровным. — В нем ты объясняешь, что не можешь прийти ко мне из-за сверхурочной работы в бюро. Может быть, это действительно так, но ведь у тебя были и выходные. Ты болела или была у Матиаса или что вообще происходит, Рената?
