— Я буду заниматься там делами одной английской фирмы, — обронил он вскользь.
Матиаса этот ответ вполне удовлетворил. У него заломило зубы, когда он проглотил остаток сока с соскользнувшими в рот кубиками льда. Потом они поговорили еще о каких-то незначительных вещах. Матиас с удовольствием бы ушел, но чувствовал, что отец хочет удержать его, оттягивая момент расставания.
— Ты сможешь навестить меня, когда я окончательно там устроюсь, — сказал Юрген. — Там можно отлично плавать под парусами. Ведь мы с тобой всегда мечтали об этом. К сожалению, нам так и не удалось это осуществить.
— Почему же, — сказал Матиас, — мы один раз плавали так на озере Аттер-Зее.
— Да, действительно, но это было так давно.
— Я учился тогда в начальных классах. Собственно говоря, парусами управляли вы с мамой, я вам только помогал.
— Но ты всегда был ловким малым. Рената, твоя мама, тоже отлично справлялась со всем, хотя никогда не занималась парусным спортом. Это в тот вечер был фейерверк?
— Может быть, — ответил Матиас, — фейерверк я помню, но когда это было, не знаю.
— Мне кажется, он был в тот вечер, — задумчиво произнес отец. — Потому что, когда мы причалили, начался дождь. Там часто шли дожди. Мы боялись, что фейерверк отменят. Но он все же состоялся, хоть и с опозданием. Ты уже совсем устал и измучил маму своими нетерпеливыми вопросами, но предвкушение радости от спектакля не дало тебе уснуть. И действительно, все было так прекрасно! Мы сидели на склоне горы недалеко от места проката лодок, твоя мама и я на моем дождевике, а ты на своей курточке. В ближайших домах погасили свет. Яркие пестрые краски огненных спиралей, звезд и колес вспыхивали в ночном небе, а потом поразительно быстро гасли в черной воде озера. Воздух был прохладным и влажным от только что прошедшего дождя. Потом мы пошли в кафе, чтобы что-нибудь выпить. Помнишь?
— Я не знаю, — сказал Матиас.
У отца, казалось, иссякли темы для разговора.
— Ну, — сказал он, немного помолчав, — на Карибах проходят крупные соревнования по парусному спорту.
Он еще раз обнял Матиаса по-взрослому, как мужчина мужчину, и потом вызвал секретаршу, чтобы та проводила его до выхода. Матиас встал перед лифтом, который тотчас же появился. Потом лифт вызвал кто-то другой, а он все продолжал стоять. Он смутился, не понимая, чего ждет, и сам быстро спустился с пятого этажа.
Он поехал к матери. Она еще не вернулась из бюро домой. Неуютная, не обставленная новая квартира с разбросанными повсюду коробками, бумагой, чемоданами пробудила в нем глубокую грусть, смешанную с бессильной яростью. Он оставил Ренате записку, что уехал к бабушке и там переночует. Радость, с которой он был принят, и ненавязчивая забота бабушки облегчили его страдания. У матери он появился только на следующий вечер. Как он и ожидал, она встретила его упреками, которые хоть и были высказаны в мягкой форме, но неоспоримо доказывали его вину. Он ответил на это рассказом о планах отца. Рената отвернулась и, стоя к нему спиной, начала раскладывать вещи в комоде.
— Может быть, так оно и лучше, — сказала она после некоторой паузы.
Больше они не говорили на эту тему. Он жил у нее еще два дня. Грегора тогда еще не было.
Если долго лежать на земле, она начинает больно впиваться в тело. Это помешало Матиасу, которого среди его размышлений вдруг потянуло в сон, заснуть. «Может быть, мне нужно было все-таки поговорить с Толстым», — раздумывал он, прежде чем, приподнявшись и оперевшись на локоть, достал письмо из куртки. Толстым был его друг Пауль, которого никто никогда не звал по имени. Конверт был вручен Матиасу в полдень, после сортировки почты. На этот раз это было не письмо, а нечто гораздо более значительное. Пауль тоже получил письмо от какой-то девочки. Он не мог похвастаться успехами у другого пола и поэтому тотчас же показал письмо Матиасу и даже разрешил прочесть его. Матиас, сбитый с толку тем, что сообщил ему отец, лишь бегло пробежал глазами по строчкам, не вникая в содержание. Толстый стоял около него, ожидая, что он скажет.
— Здорово, — сказал Матиас и с отсутствующим видом отдал другу письмо. Толстый разочарованно сунул его в карман, но, будучи по натуре добродушным человеком, не посмел спросить: «Что пишет твой старик?»
