— Мистер Треверс ждет вас, мисс Андерсон.
Солнечные очки скрывали выразительные глаза Рейвен, по которым можно было понять, насколько неприятной была эта информация.
— О? Спасибо, — ответила она.
Изящно двигаясь, она направилась к лифту, где другой человек, одетый в униформу, нажимал кнопки, чтобы ей не пришлось напрягаться.
Дверь открылась на верхнем этаже, и Рейвен вышла из лифта скользящим кошачьим движением, которое она довела до совершенства. Изящные движения, однако, были потрачены впустую, так как она была вынуждена почти немедленно отскочить в сторону, чтобы в нее не врезалось неаккуратное нагромождение бумаг, папок и чьих-то ног.
— О! — Робкий и встревоженный голос раздался из-за кучи, и бледное тонкое лицо повернулось в сторону Рейвен.
— Мисс…Мисс Андерсон! Я так сожалею…
— Ничего страшного, — пробормотала она. Как всегда, у нее появился соблазн выйти из роли, но она устояла, так как опыт научил ее осторожности. Было очень трудно, тем не менее, сохранять холодную отстраненность в присутствии помощника Леона Треверса, или кем он там был, она так и не разобралась.
Оптимистично солидное имя Теодор Торп Тэйер Третий было дано ребенку, вероятно, склонной к сюсюканью матерью тридцать с лишним лет назад. Ребенку, который никогда не смел надеяться дорасти до своего имени. Теодор — и никогда Тэд, решила Рейвен — был приблизительно пяти футов и четырех дюймов ростом и мог весить сотню фунтов, когда основательно поест. Он был бледен, и выражением тонкого лица неизменно напоминал загнанного кролика. А из-за толстых линз его очков карие глаза спаниеля умоляюще смотрели на мир.
Как умудрился настолько неподходящий человек получить работу у Леона Треверса, было абсолютной тайной для Рейвен, пока Леон не объяснил многострадальным тоном, что Теодор был его родственником и, как он выразился, кто еще наймет его?
Возвращаясь мыслями к делу, Рейвен с прохладцей в голосе спросила:
— Что вы делаете здесь, Теодор? — вопрос был достаточно нейтральным, но Теодор выглядел сокрушенным.
— Я… я сожалею. Мисс Андерсон, но я думал, что Леон… я имею в виду, мистер Треверс, хотел поработать здесь. Я мог бы поклясться, что он говорил мне это, но я оказался не прав. — Глаза спаниеля за толстыми линзами быстро моргали.
Рейвен оглянулась через плечо на служащего в лифе, который, сохраняя безразличное выражение лица, все еще ждал. Затем она посмотрела на Теодора.
— Вы действительно думали, что смогли бы справиться со всем этим? — сухо спросила она, указав на кучу документов, которую он прижимал к груди.
Теодор моментально погряз в болоте незаконченных предложений и полных заикания объяснений, ни одно из которых не имело ни малейшего смысла.
Рейвен отмахнулась:
— Не важно. Лифт ждет, Теодор.
Он кивнул и с несчастным видом поспешил к лифту.
Когда несколько мгновений спустя Рейвен вошла в свою квартиру, то улыбалась гораздо более доброжелательно, чем швейцару, но в изгибе ее губ был почти незаметный холодок, который отпечатался там, как лед, который оставляет свой след на мягкой земле под ним.
— Привет, Леон.
— Я воспользовался своим ключом, — сказал он.
Телефон, не смолкая, звонил в пустой квартире.
Джош считал гудки и повесил трубку, дойдя до двадцати. Ее там не было. Он звонил с десяти часов вечера до двух часов ночи, а затем бросил эту затею. Проснувшись после беспокойной ночи, он начал звонить в восемь утра — это была суббота, и она не должна была работать.
Три часа назад он ездил на взятом напрокат автомобиле к квартире, в которой она должна была жить. Управляющая была потрясена самой идеей этого. Арендаторы уехали на восток, сказала она, но они не сдавали квартиру в субаренду и не просили друзей присматривать за ней. Рейвен Андерсон? Она никогда о ней не слышала.
Джош закурил сигарету, далеко не первую за сегодняшний день, и задумчиво уставился на телефон. Черт возьми, не вообразил же он это. Он помнил женственные изгибы и теплые губы слишком ясно, чтобы это было сном или пьяным бредом — и он не увлекался фантазиями.
И его тело тоже ничего не забыло. Он все еще чувствовал эту новую, до странности живую чувствительность, ощущение, что все в нем было сосредоточено исключительно на ней. Беспокойство и разочарование сделали его нервным, встревоженным, а он никогда не был человеком, который позволял своим эмоциям проявляться физически. Но эти эмоции становились все более мощными, пусть даже он не видел ее и не мог дотронуться до нее, чтобы утолить голод; его разум был заполнен яркими образами, которые посещали его с тех пор, как он увидел ее в первый раз.
