— На Хындык-Тайгу.
— На Хындык-Тайгу… И там дон настрелялся козлов до больного плеча, нарыбачился, аж рука отваливается… и стакан еле держит, и говорит… Давай намахнём… Это в смысле я говорю уже… А не дон… Хе-хе. Давай. Букет чувствуешь? Вот то-то. Короче, дон говорит: знаешь, Тувинский Зять, я так хорошо у тебя отдохнул, что приезжай-ка теперь ты в моё испанское графство-государство. Хорошо, говорит Зять. Ну и едет, как словом, так и делом. А дон селит его у себя в замке. Селит. От те койка, от те мойка, от те принадлежность мыльно-рыльная, в общем, всё как у людей. А под замком, — секретно прищурился Эдя, — хе-хе, подвал… А в подвале колидоры подземные, а в них погреба винные-глубинные. Хе-хе… Короче, дон оказывается коньячный барон. И каждый день дон-барон велит с подвалу поднять коньяку… А коньяк, я тебе доложу, такой, что губа сначала разворачиватца, а потом заворачиватца… Короче, они три дня кряду, — он поднял палец, — сидят у камину, едят бычачью бочину и пробуют на губу коньячину. А надо сказать, что у Зятя губа далеко не дура. Что у Зятя губа — далеко не так слаба. Хе-хе… И вот к концу треттего дня дон Карлос или как его там… говорит: дорогой Дон Тувинский Зять, теперь я тебе доверяю, как самому себе, пойдём-ка пройдём по подземелью. На что Дон Зять говорит: почему нет? Мы с тобой по Хиндык, по Хындык-тык-тык-тык… по Хунды…
— По Хындык-Тайге…
— По Хындык-Тайге шарохались, а уж по каком-то подземелью всяко-разно прошкребёмся. Они спускаются… А там этих бутылок… — Эдя повёл рукой. — А они такие пыльные, и идут так вот… в глубь средневековых времён, иначе не скажешь… И чем дальше в подземелье — тем старее бутылка. Только не думай, что они каждую дегустируют. Они продвигаются и оттяпывают так это… лет по пять исторического периводу. В общем, остановятся, тяпнут и дальше. Тяпнут и дальше. А чем дальше они тяпают, тем вкуснее коньячина. Обожди, давай я на плашкот слажу пожрать чо-нибудь возьму.
— Возьми, Дон Эдуардо, там в мешках капуста. Только поросят не трогай.
Эдик принёс вилок капусты:
— Не сказать, что упитанное свинство, так… супорось доходная… Доходная… доходная… На чём? Доходная, доходная… А! Доходят они до поворотка, где колидор ломатся, — Эдя показал его изгиб ладонью на ребро, — а там такие коньячины, что каждый можно в ломбард заложить и на всё положить: сто лет жить безбедно и припеваючи, хе-хе. А после поворота там старина аж… заваривается! Вековая! — рыкнул Эдя. — Аж в глазах от неё мутно. А барон тогда цопэ с полки пузырь, пузатый такой. Открывает… наливает… а там… м-м-м… — а там така-ая вкуснятина, что аж плакать хочется. Такой букет, что хоть ложи его в пакет, ха-ха! Но барон его затыкат и бац на полку, мол, это так… ерунда. Разминка перед боем. Мол, вот там да-а-альше — да! Там действительно букет. А это так… прошлогодняя солома. Дудка с Нижней Кулижки. А наш-то Зять с удовольствием бы посидел на такой Кулижке, он бы встал на ней станом и ещё бы бычков взял на передержку, а сам бы, как конь, матадором ишачил до самых зазимкав, ан нет — дудки, хе-хе! Барон тащит дальше и дальше. — Эдя окончательно нашёл ноту, и она рвалась в бой. Он всё больше распалялся и рубил рукой, как лопаткой: — И они всё пробуют и пробуют. И вдруг Зять чувствует, — Эдя настороженно поднял указательный палец, — что пойло-то уже не то пошло, что пусть оно и старше, но как-то резче становится… Что горчат эти выдержанные хвалёные сортовые коньяки — как… эээ… — Он уже привык, что слова сами подскакивают в нужный момент… — Как… эээ… на солнце тальники[1], и чем дале, тем боле… А дон-гвидон волокёт его дальше, а там уже не просто горчит — там де-рёт. Да не то что дерёт, там просто задирает, не хуже, чем спирту нашей тётки Натальи с Нижнего Взвозу. Видать, пе-ре-стояли они… — Он поднял свой безотказный палец: — Потому что всё на белом свете… вовремя должно быть вы-пи-то! Подняли!
— Да ну, так не может быть.
— Да как не может?! — вскричал, возмущенно жуя капусту и ходя желваками, Эдя, так что несколько крошек вылетело мне в лицо. — Я тоже думал — не может. Может! И ещё как! В том-то всё и дело, что может!
