Для облегчения полевых работ Сеславин завел редкие по тем временам в России машины. «Введение машин заменяет каждая четырнадцать человек, молотьба идет скорее, трудная работа цепами уничтожена, – сообщал он ржевскому предводителю дворянства. – Жатвенные машины заказаны, трудная работа жатвы будет также уничтожена».
Однако мужики были недовольны: чтобы работать на машине, нужно сперва обучиться, а этого не хотелось, учиться-то, особливо с похмелья. Некоторые из крестьян в виде протеста тянули время с уборкой урожая на помещичьих угодьях, да и свое хозяйство вели так, чтобы, полностью разорившись, перейти на содержание барина. Не очень многие, но находились этакие ловкачи.
Наконец терпение у привыкшего к военной дисциплине Сеславина иссякло. Он применил «внушение» розгами, а самых дерзких и отчаянных отдал в рекруты и сослал на поселение. Что ни говори, а герой-партизан был помещик и вообще – сын своего времени.
Дело дошло почти до бунта, но в конце концов мужики осознали: у нового барина-генерала нрав крутой и непреклонный. Но – справедливый, что правда, то правда. Словом, хозяин пришел настоящий, не бывший арендатор, тяпа-растяпа. Пришлось покориться, и вроде всё улеглось.
Переименовав свое сельцо в Сеславино, отставной генерал зажил уединенно, почти не заводя знакомств с местными помещиками и редко куда-либо выезжая. Он полностью погрузился в заботы по ведению хозяйства. Его считали мизантропом. По слухам, поведение его было невежливым даже по отношению к дамам. Но письма Сеславина к жене брата Софье Павловне и к своей любимой племяннице Марии Николаевне Огарёвой – любезны, ласковы, задушевны. Ему претило общение с соседями-помещиками и их женами, раздражали меркантильные разговоры, уездные сплетни и неумеренное возлияние домашних наливок.
«Вы желаете знать о моем житье-бытье? – писал он любимой племяннице Марии Николаевне. – Извольте, я удовлетворю ваше желание. Земледелие, сообразно нынешнему состоянию науки, раздел земель с весны до осени и борьба с невежеством, что жесточнее всякой другой борьбы, – суть всегдашние мои занятия. У нас здесь погода стоит прекрасная, призывает в поле для обозрения работ, и, как некто сказал: “Взгляните на сии бразды, возделываемые земледельцем, на них зреет слава и величие государства”».
И действительно, во время полевых работ, Сеславин вставал рано утром, верхом объезжал свои владения, которые он значительно увеличил. Его сопровождал давний его слуга, толковый и опытный Василий, да еще один помощник, наподобие учетчика и канцеляриста. Крестьяне привыкли к строгим требованиям помещика Сеславина, и урожаи на его землях значительно улучшились.
Кроме того, он неизменно прогуливался в своей заповедной березовой роще, где сияние исходило в погожие дни от колоннады белых стволов, где летом беспрерывно звенел птичий хор и томительно-сладостно пахло земляникой. В сильную летнюю жару Александр Никитич сидел в избранном заранее тенистом месте у речки Сишки, там, где у берега бил ключ и скатывался студеным ручьем. Старые раны в жару нестерпимо болели, и он искал спасения в прохладе.
Сеславин, как он привык с молодых лет, много читает. «Чтение, книги – единственная страсть моя», – неоднократно повторяет он в своих письмах. Он собрал прекрасную библиотеку, состоящую в основном из исторических и военно-исторических книг – от «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря до пресловутого французского военного теоретика Жомини, над которым подшучивал в стихах Денис Давыдов, а также таких, как Кох, Лористон и многих других. К литературе художественной он относился гораздо прохладнее. Стихи считал несерьезным чтением, забавой. У него остался литературный вкус человека XVIII столетия, когда «властителями дум» были Монтескье, Шатобриан, Руссо. «Новую Элоизу», «Исповедь» Руссо Сеславин перечитывал многократно.
В тиши своего кабинета он нередко брался за перо, вспоминая о былом, о пройденном пути безупречного воина, патриота своего Отечества, за которое он «не жалел крови». Иногда ему казалось, что судьба была к нему несправедлива: он, предупредив Кутузова об исходе Наполеона из Москвы, спас Россию, следовательно, и Европу, но не оценен в той степени, которой он достоин. Другие его бывшие сослуживцы, не сделавшие в сравнении с его подвигом ничего значительного, в чести у двора, им назначены высшие чины и награды, а он, забытый всеми, отставной генерал, прозябает в далеком от столиц, от деятельности, признания, славы маленьком сельце…
