Мы, пленные, устроили ему овацию. Он показал пример мужества и патриотизма.
Старостой нашего лагеря был тоже пленный, некий Филипповский, и пользовался некоторое время привилегиями прислужника эсэсовцев. Заходил он несколько раз и в наш лазарет. Его приводил какой-то фашистский пропагандист, наверное, понимавший по-русски, Немец внимательно слушал все, о чем говорил Филипповский: о могуществе немецкой армии, о секретном оружии, которое должно вот-вот создать перелом на фронтах в пользу Гитлера. Мы вынуждены были слушать эту болтовню, молча сидели, не проявляя ни малейшего внимания к агитатору. Приставленный к Филипповскому гитлеровец однажды вышел из помещения и, видимо, остался стоять за дверью. И вот теперь мы увидели другого Филипповского.
— То, что я говорил, — все враки, товарищи! Не верьте ни единому слову о немецком чудо-оружии. Никакого такого оружия у них нет. Оставайтесь верными нашей Советской Родине!
В этот момент быстро вошел гитлеровец и вытолкнул Филипповского из лазарета. Через некоторое время, уже в другом лагере, на территории Германии, мы услышали, что Филипповского фашисты расстреляли.
Но были и преданные врагу блюдолизы. Они делом доказывали своим хозяевам, что не даром едят из одной с ними сытой кухни. Таким был некий Зайцев. Когда он впервые зашел к нам вместе с Гофбанычем, кто-то из старых лагерников сказал мне:
— Один уже не осмеливается приходить.
— А что, он и раньше бывал?
— Входил через двери, а летел вон через окно. Мы его сразу и раскусили.
— Горький, значит?
— Падаль. Взяли за руки да за ноги и вымахнули через окно.
Зайцева и на этот раз освистали: плевали на одежду и в лицо еще в коридоре, а когда он заговорил, на каждую его фразу летел наш ответ. Происходил выразительный, откровенный диалог одного предателя с сотней патриотов.
— Здравствуйте, товарищи!
— Пес тебе товарищ. Мы тебе не товарищи.
— Вы послушайте, о чем я буду говорить. Вот вы голодные, а я сытый.
— Отрыгнется тебе каждый кусок!
— Вы молодые, вам нужно жить.
— Так жить, как ты, не будем!
— Предатель Родины!
— Родина там, где кормят, — старается перекричать нас оратор.
— Родина у нас одна, а у тебя ее нет! — несутся возмущенные голоса.
Гофбаныч кричит, прерывает этот диалог, угрожает расправой и выводит Зайцева через черный ход.
Я гляжу на свои руки, на ногу, ставшую, как бочка, мне нельзя передвигаться. Но свое горе я считаю небольшим по сравнению с тем, какое у многих других. Миша-сержант так и ходит с панцирем-струпом, затянувшим ему лицо. Чтобы кормить Мишу, ребята пробивают в струпе отверстие, вставляют трубочку и вливают в рот мутную бурду. Я смотрю на Мишу и думаю: ему бы хоть кусочек сливочного маслица, хоть немного молока в день, и молодой организм преодолел бы недуг.
Лагерная жизнь гнетет все больше и круче.
* * *
Немецкая армия отступает с чужих, захваченных ею территорий, фашистские тыловые учреждения принимают меры, чтобы замести следы своих преступлений.
Наш Лодзинский лагерь начали спешно перевозить за Одер. Товарный вагон разделен на две половины стойками и колючей проволокой. В одной части будут ехать несколько солдат и собак, в другой — человек тридцать военнопленных. Наглухо забиты двери и верхние люки.
Куда нас везут — никто не знает. Настроение у всех тяжелое. Может, поэтому мы запели очень грустную песню:
Ой, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя.
Песню подтягивают все. Она всем близка по своему смыслу. Нас увозили из Польши, которая граничит с родной советской землей и на которой уже пролегал наш фронт.
Погрустив, ребята словно опомнились, начали перешептываться между собой и сговорились прорезать пол вагона и попытаться уйти из плена.
Бежать сейчас! Для Кравцова подобный план — лекарство на раны. Он проталкивается во все углы и выпытывает, у кого имеются ножики, гвозди, на крайний случай что-нибудь железное.
О возможности побега во время переезда в вагонах мы говорили еще накануне. Слышали, что некоторые товарищи выпрыгивали на ходу поезда. Мы знали, что не все, кто бросался в прорез, на полотно железной дороги, оставались живыми. Но все без колебаний соглашались на этот рискованный шаг.
