— Темные делишки?
— Это я просто так сказал.
— Мне-то какая выгода от всей этой истории?
— Чудесное путешествие. Отсутствие претензий со стороны швейцарской полиции. — Дюма похлопал по карману куртки. — Мы вместе подпишем ваши показания. И забудем об их существовании.
— Ну а вы-то что выигрываете?
— Многое. Во всяком случае, это гораздо интереснее, чем разбираться с украденными дорожными чеками или пропавшими пуделями. Августовские будни в Монтрё — вовсе не подарок, уверяю вас, мсье Антиош. Сегодня ночью я не поверил вам, когда вы говорили о своих занятиях. Предмету, не вызывающему восхищения, не отдают десять лет своей жизни. Я ведь тоже вам врал: я влюблен в свою работу. Только она не отвечает мне взаимностью. Даже самый долгий день когда-нибудь кончается, и огорчения забываются. Я хочу заняться чем-то более серьезным. Судьба Бёма — любопытнейший объект для расследования, а в команде мы многого добьемся. Вы же интеллектуал, неужели эта головоломка вас не прельщает? Подумайте.
— Я возвращаюсь во Францию и позвоню вам завтра. Ведь мои показания могут подождать день-другой, не так ли?
Инспектор улыбнулся и кивнул. Он проводил меня до машины и на прощание протянул руку. Я уклонился от рукопожатия, усаживаясь за руль. Дюма снова улыбнулся и придержал дверцу автомобиля, не давая мне ее захлопнуть. Немного помедлив, он спросил:
— Можно я задам вам бестактный вопрос?
Я коротко кивнул в знак согласия.
— Что случилось с вашими руками?
Этот вопрос меня обезоружил. Я посмотрел на свои пальцы, искалеченные, покрытые бесчисленными шрамами, — они выглядели так уже много лет. Я пожал плечами:
— Произошел несчастный случай, когда я был еще маленьким. Я жил у няни, она занималась крашением тканей. Как-то раз один из бачков с кислотой упал, и его содержимое попало мне на руки. Больше мне нечего добавить. Все воспоминания стерлись от шока и боли.
Дюма продолжал рассматривать мои руки. Должно быть, он заметил мои увечья еще ночью, а теперь мог удовлетворить свое любопытство и разглядеть их во всех деталях. Я резко захлопнул дверцу машины. Дюма уставился на меня, затем добавил елейным голосом:
— Эти рубцы никак не связаны с тем несчастным случаем, что произошел с вашими родителями?
— Откуда вы знаете, что с моими родителями произошел несчастный случай?
— У Бёма весьма подробное досье.
Я рванул с места и покатил по набережной, даже не взглянув в зеркало заднего вида. Проехав несколько километров, я уже позабыл о несносных расспросах инспектора. В полной тишине я ехал по направлению к Лозанне.
Вскоре на залитом солнцем поле я заметил скопление черно-белых пятнышек. Постановил машину и подошел поближе, стараясь не шуметь. Посмотрел в бинокль и увидел аистов: это были именно они. Я приблизился к ним еще немного. В золотистом свете их нежное оперение напоминало бархат. Блестящий, плотный, шелковистый. По натуре я не большой любитель животных, но эти птицы, поглядывавшие в мою сторону с видом оскорбленных аристократов, действительно вызывали особенные чувства.
Здесь, в полях Вейсембаха, мне вспомнился Бём. Он выглядел таким счастливым, когда показывал мне свой маленький мир. Невысокий и широкоплечий, он стремительно несся сквозь густые посевы прямо к своему питомнику. Несмотря на полноту, двигался он с необычайной легкостью и гибкостью. В рубашке с короткими рукавами, полотняных брюках и с биноклем на шее он напоминал полковника в отставке, планирующего очередной маневр против воображаемого противника. Войдя внутрь вольера, Бём заговорил с птицами тихим голосом, полным нежности. Однако сначала птицы все же разбежались, бросая на нас пугливые взгляды.
Потом Бём подошел к гнезду, построенному в метре от земли. Это был венок из веток и земли, больше метра в диаметре, ровный, плоский и аккуратный внутри. Аистиха неохотно снялась с места, и Бём показал мне птенцов, сидящих в центре гнезда: «Шесть малышей, можете себе представить?» Маленькие аистята были покрыты сероватыми, отливающими зеленым перышками. Они таращили и без того круглые глаза и прижимались друг к другу. Внезапно я ощутил странную атмосферу теплоты, как у домашнего очага. Мягкий вечерний свет придавал этой сцене необъяснимую значительность. Внезапно Бём шепнул мне: «Трогательно, правда?» Я посмотрел ему прямо в глаза и согласно кивнул в ответ.
