– …Стоять! Руки в гору! – в лицо Синице глядели два автоматных дула. – Кто такой?
Бегут, вертухаи. Радостные. Думают, беглого словили, и им теперь полагается отпуск. Синица мстительно улыбнулся и извлек из-за пазухи справку об освобождении, с удовольствием наблюдая, как вдохновение оставляет озаренные надеждой лица.
– А че пешком? – прищурился патрульный.
– Гулял, – Синица взглянул вызывающе и прямо. – Твое какое дело?
– Ясно. Борзый… Вещи к досмотру!
– Че встал? – толкнул в плечо второй. – Вещи к досмотру, быстро!
Содержимое вещмешка вывалили под ноги. Там смотреть не на что: пара белья, кусок темно-коричневого мыла, несколько писем. Мелкая месть. Паскуды.
– Че мусолишь в рукаве? Сюда бросай!
В лагере Синица оружие свое прятал в подошве валенка, там и выемка под размер имелась. Сейчас не видел смысла.
– Это что? – патрульный покатал носком сапога окровавленную в налипшей шерсти заточку.
– Напильник, – Синица пожал плечами.
– Кровь чья?
– Ежика, – Синица оскалился. – Вон, там иголки остались.
Патрульный поскреб щетину – в исполнении вертухая сей жест обычно предшествовал пинку под ребра. Но ударить не посмел. Народу вокруг много, да и не лагерь тут. Неизвестно, как еще сложится.
– Вали!..
В поселковой конторе было накурено и шумно. В полутемном коридоре толпились рабочие, кто-то спал на стуле, привалившись к стене, кто-то орал, охрипнув, в телефонный аппарат:
– Подпорки! Говорю: под-пор-ки!.. Нет! Под-пор-ки!..
– Слышь, – Синица тронул за плечо бородатого мужика, смолившего ядреную цигарку, – главного где найти? Коменданта или начальника, кто тут у вас.
– Председателя, что ль?.. Наверху.
Синица поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, толкнул первую попавшуюся дверь. За письменным столом сидела старушка, бойко царапала что-то в листке. Седые волосы забраны в клубок размером с полголовы, на плечи наброшена пуховая шаль, на носу очки: ни дать, ни взять – школьная учительница.
– Председателя… – начал Синица.
– Я председатель, – перо поклевало в чернильницу. – Надо чего?
– Вот, – Синица выложил на стол справку.
И остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, потому как старушка будто бы забыла о его существовании. С валенок отваливались снежные струпья, растекались лужицей на полу. Убористые буквы строка за строкой покрывали бумагу. Когда первый листок заполнился, на смену ему лег второй. Синица изобразил деликатное покашливание.
– Ты мне тут не кашляй! – пригрозила старушка. – Мне тоже не больно-то охота лагерным ароматом твоим дышать. Дойдет и до тебя очередь, – голосом она говорила писклявым и тихим.
– Так я могу в коридоре подождать.
– Неужто? – изумилась старушка. – Глядишь, мы так дойдем и до того, чтобы стучаться при входе. И здороваться… Ладно, – председательша пробежала документ и обдала посетителя цепким старушечьим прищуром поверх очков, – Как, говоришь, фамилия?
– Синица.
– Имя? Отчество?
– Нет.
– Угу, – председательша поскребла верхнюю губу. – Стало быть, сам ты враг и отец твой враг. М-да… Значит, поступишь у меня, пожалуй, во второй забой. Справишься – переведу в первый, – председательша задумчиво полистала пухлую тетрадку. – Жить станешь в пятом бараке, там свободных коек нет, но я записку старшему напишу – пристроишься как-нибудь. Паек отоваришь в продторге. На работу завтра в восемь. Сразу предупреждаю, дисциплина здесь железная. У тебя, я гляжу, условно-досрочное. Имей ввиду, если хоть один залет, прямая тебе дорога обратно за колючку. И свое дотрубишь, и новенького подболтаем. Понятно, да? Опять же, зарекомендуешься с положительной стороны – светят тебе иные перспективы. Перед комиссией походатайствую об окроплении, новое имя у тебя будет. Отчество сможешь Илларионович взять. Человеком станешь! Отец-то жив у тебя?
Синица покачал головой.
– Вот и хорошо. Зовут меня Вера Алексеевна. Будут вопросы – обращайся. Да, и возьми, пожалуйста, за правило приветствовать товарища Иллариона, – старушечья рука указала на портрет на стене. – Это добрая традиция. Все тебе ясно?
– Более чем. Только оставаться я здесь не стану.
– Да? – Вера Алексеевна удивленно приподняла брови. – И куда же ты собрался, позволь узнать?
