За дверями карцера послышались характерные звуки, прекрасно знакомые каждому заключенному, – стучали миски и бренчал в котле с тюремной похлебкой черпак. Менза насторожился и приподнял голову, прислушиваясь к тому, что делается в коридоре тюремной галереи. Латур беспокойно заворочался и сел, прикрывая скованными руками покрасневшие, слезящиеся глаза. Тонк вышел из угла и неслышно прокрался ближе к двери, вытянув шею и выставив вперед ухо, поросшее сивыми волосками. Ривс остался безучастно сидеть у стены.
– Будут кормить? – прошепелявил разбитыми в драке губами Менза, но ему никто не ответил. Все слушали: затихнут шаги разносчиков пищи перед их дверями или нет? Ну если не похлебка, то дали хотя бы воды, чтобы промочить пересохшее горло и промыть ссадины на лице.
Щелкнул, поворачиваясь в замке двери карцера, ключ. Двери распахнулись и появились два уголовника с мисками и котлом, в котором плескалось горячее варево. Не выдержав, Тонк облизнулся – дадут, дадут поесть и, значит, хотя бы на время приема пищи, снимут наручники!
Надзиратель, сопровождаемый двумя солдатами тюремной охраны, приказал заключенным встать и по одному подойти к нему. Недовольно бурча в седые усы о мягкосердечии господина начальника, пожалевшего отъявленных негодяев и убийц, он снял наручники с запястий сидевших в карцере и отступил в сторону.
Уголовники ловко сунули каждому в руки по миске, плеснули в них похлебку и, раздав ложки, вышли.
– На еду десять минут, – предупредил надзиратель.
Приступать к трапезе Менза не спешил – сунув ему в руки миску, раздававший пищу уголовник подмигнул, незаметно проведя пальцем по краю алюминиевой посудины. И теперь хозяин казино «Горбатый бык» растирал намятые наручниками запястья, на которых остались багрово-синие следы и, внимательно наблюдая за солдатами и надзирателем, ждал момента, когда они перестанут обращать на него внимание.
Тонк, как опытный заключенный, понял, что нужно Мензе, и нарочно закашлялся. Того мгновения, когда стражи повернулись к нему, оказалось достаточным для китайца – быстро проведя рукой по краю миски, он нащупал маленький шарик записки, прилепленный изнутри хлебным мякишем, и спрятал его между пальцами.
Выхлебав варево, Менза сел к стене, привалившись к ней спиной, – все равно его модный, хорошо пошитый костюм давно потерял свой первоначальный вид: брюки пузырились на коленях, пиджак порван в драке, на жилете не хватает половины пуговиц, а рубаха заляпана кровью. Чего уж тут думать о костюме?
Собрав миски, надзиратель и солдаты вышли, предварительно надев наказанным наручники.
– Плохо наше дело, – опять вставая в угол, посетовал Тонк. – Могут припаять за соучастие в убийстве на всю катушку.
– Ты за что сел? – поднял на него слезящиеся глаза Латур.
– Тоже за соучастие, – криво усмехнулся Тонк. – Участвовал в захвате заложников в государственном учреждении. А ты?
– За то, что писал статьи против прежнего президента, а новый побоялся продолжения, – хрипло рассмеялся Латур.
Пока они разговаривали, Менза размял хлебный шарик и, помогая себе зубами, расправил записку. Быстро пробежав ее глазами, сунул клочок бумаги в рот и проглотил.
– Эй, подойдите сюда, – негромко позвал он товарищей по несчастью. – Надо кое-что перетереть без чужих ушей.
Заключенные придвинулись ближе, оглядываясь на глазок в двери карцера, но, похоже, надзиратель был слишком занят раздачей пищи и на время забыл про наказанных.
– Что еще? – опускаясь на корточки рядом с хозяином казино, недовольно проскрипел Тонк.
– Есть возможность бежать, – шепотом сказал Менза...
***
Поле для гольфа уходило к синевшей вдалеке роще, уже чуть тронутой желтоватым тленом осени, – так, на синеве, какой издали казалась еще сочная зелень, проглянуло одно, пока еще не слишком большое желтоватое пятно, почти сливающееся с общим фоном. Но оно скоро разрастется, вызолотит деревья недолговечной позолотой, готовой слететь под порывами холодного ветра и моросью дождей. А сейчас ласково пригревает солнце, роскошным ковром стелется трава и близится пора «индейского лета», которое во Франции принято называть «бабушкиным». Разноцветные фигурки игроков кажутся пестрыми бабочками или луговыми цветами, разбросанными по полю шаловливым ребенком, и приятно сидеть в тени веранды клуба в шезлонге, наблюдая за перипетиями игры в сильный бинокль.
