Он стянул с пальца массивное обручальное кольцо и придавил им записку на столе. "Ирина! Собери в дорогу самое необходимое. Жди нас с Вадимом вечером в Териоках по известному тебе адресу. Мы должны срочно оставить Питер. Не волнуйся, родная, все будет хорошо. Твой капитан Немо".
Заспанная Стеша принесла чай.
- И кудай-то вы ни свет, ни заря?!
- Война, Стеша, война. Война и революция. Грешно спать в такое время, - торопливо отхлебывал чай Грессер, - и передай Ирине Сергеевне мой наказ: уезжать из города не мешкая. Я пришлю верного человека, он вам поможет.
Чай, подернутый ароматным парком, был в меру горяч и терпок. Кавторанг допил стакан залпом и, не слушая причитаний горничной, решительно направился в прихожую. Стеша не успела даже подать шинель. Грессер облачился сам, пробежался пальцами по золоченым пуговицам, привычным жестом проверил, как сидит фуражка, но вместо холодка кокарды ощутил колкое шитье непривычного "краба", учрежденного Керенским.
Осмотрев барабан, переложил наган в карман шинели (без погон).
Стеша при виде оружия жеманно ойкнула.
- Подай дождевик, - оборвал ее Грессер.
Нахлобучив на фуражку просторный капюшон и убедившись, что "краб" не виден, Николай Михайлович вышел из квартиры.
25 октября 1917 года
4 часа утра
Матрос 1-й статьи Никодим Землянухин проснулся от того, что увидел во сне, как гадюка цапнула его за ногу. Нога загорелась, заныла... Но то уже было не во сне, а наяву. Вчера царапнула лодыжку юнкерская пуля в перестрелке у Николаевского кавалерийского училища. Вроде пустяк, весь день ходил с перевязкой, к утру же вишь как взяло, задергало... А тут еще и змея приснилась... Аспида во сне видеть, известное дело, хитреца встретить. Но хитрецов Никодим среди своих корешей не числил, а иных встреч не предвиделось. Кряхтя и охая, Землянухин сел на скрипучей экипажной койке.
Матросы с подводного минного заградителя "Ерш", намаявшись за день, храпели во все завертки.
Никодим достал из-под подушки бинт и поковылял в коридор - на свет, рану посмотреть да свежей марлей замотать. У питьевого бачка гремел кружкой Митрохин, минный боцманмат и председатель лодочного судкома. Был он в тельнике полосатом, в исподнем и сапогах.
- Охромел, браток? - участливо поинтересовался Митрохин. - Эк тебя не ко времени клюнуло! Нынче контру вышибать пойдем, а ты обезножел...
- Юнкера подковали.
- Вот что, - распорядился Митрохин. - Все одно ты не ходок пока. А у меня каждый боец на счету. Заступай-ка ты на весь день в караул "Ерша" охранять. Не ровен час, какая стерва полезет. Лодку, сам знаешь, в момент затопить можно.
- И то жалко - новехонька, - соглашался Землянухин, перетягивая лодыжку. - В море еще не ходила... Не робь, догляжу.
- Скажи баталеру, чтоб цельных две селедки выдал, буханку хлеба и шматок сала, как пострадавшему от наемных псов капитала.
- Ишь ты, - усмехнулся Никодим. - Складно заговорил.
25 октября 1917 года
5 часов утра
Долги осенние ночи в Питере. Еще и намека на рассвет не было. Шквальный ветер расклеивал желтые листья по мокрой брусчатке Конногвардейского бульвара. Грессер шагал, прикрывая лицо отворотами дождевика. Он сворачивал в безлюдные переулки и, если впереди маячили какие-либо фигуры, пережидал в подворотнях, грея в ладони тяжелую сталь нагана.
"День славы настает..." - звенела застрявшая в мозгу строчка.
У Поцелуева моста он наткнулся на извозчика-полуночника, чудом занесенного в такую ночь на Мойку.
- Эй, борода! - окликнул его Грессер. - В Графский переулок свезешь не обижу!
- Можно и в Графский, - протянул нахохлившийся возница в рваной брезентухе. Но, разглядев под капюшоном офицерскую фуражку, трусливо запричитал: - Слезай, ваше благородие, не повезу! Жизнь нонче дырявая. И тебя под пулю подставлю, и сам пропаду. Пешочком оно надежнее.
Хлестнул лошадь и покатил прочь от опасного седока.
Но и пешком идти оказалось не так безопасно, как предсказывал извозчик. Едва Грессер перешел мост через Мойку, как на той стороне его строго окликнули:
- Эй, дядя, ходь сюды!
Три солдата в зимних папахах, с винтовками за плечами поджидали раннего пешехода на углу.
