Однажды Фреда дал мне какие-то бумаги для Потучека, я вез их в тюбике от резинового клея для велосипедных шин. До этого, как я уже рассказывал, Потучек сам по утрам привозил шифровки, принятые им по радио из Лондона. Конверты с шифровками принимал у него Бартош. Мы боялись, как бы посмуглевший Потучек не сделался слишком заметным в Пардубице: работая по ночам, целый день мог потом проводить на улице, вот и загорел. Мы тогда решили сами ездить за его радиограммами. Встречались с ним где-нибудь по пути и обменивались текстами, вручая ему те, что предстояло передавать.
Когда это нужно было делать мне, я говорил на службе, что заболел, а сам садился на велосипед и ехал на встречу. На шоссе Слатиняны — Насаврки я останавливался и делал вид, будто что-то чиню.
Потом со стороны Насаврок подъезжал Ирка. Я его останавливал, просил у него насос, а, возвращая, заодно передавал и тюбик с сообщениями для Лондона. Точно так же отдавала Ирке тексты и моя жена Ганка, кажется, где-то на шоссе между Семтином и Богданечем.
Однажды к нам приехал из Праги Индра, хотел о чем-то договориться с Фредой. Тогда же Индра условился с Ганкой, что теперь она будет получать сведения через пражскую связную по имени Лида. Лиду я так никогда и не видел.
Парашютисты, с которыми я встречался, — ребята из группы Бартоша, а позднее и другие, например Опалка и Дворжак, — были убеждены, что война скоро закончится. Все они твердо верили, что наступление западных союзников начнется в 1942 году. Так им, вероятно, говорили в Лондоне перед вылетом. Ясно, что парашютисты не могут скрываться в течение долгого времени. Поэтому, улетая на родину, они были уверены, что уж несколько-то недель они продержатся и нацисты их не схватят, а там скоро и войне конец. Когда об этом я в первый раз разговаривал с Бартошем, он мне прямо сказал:
— Ерунда, выдержим…
Однако чем дольше парашютисты жили в протекторате, тем отчетливее начинали сознавать, что окончание войны не так уж и близко. Они как бы пробуждались ото сна. Прежде Потучек обычно беззаботно махал рукой, усмехаясь, сообщал, что еще, ну, максимум месяцев пять — и фрицев разобьют, и войне придет конец. Однако уже и зима была на исходе, а обстановка мало в чем изменилась, война все продолжалась, западные союзники, судя по всему, не торопились открывать второй фронт. И вот до ребят постепенно начало доходить, что они предоставлены сами себе и могут ждать помощи только от тех, кто вместе с ними здесь рискует жизнью.
Парашютисты были молоды и хотели жить. Да, они сами вызвались на это дело, но приносить себя в жертву не собирались. Они готовы были бороться, смелости им было не занимать. Однако действительность оказалась совсем не такой, какой ее рисовали им в Лондоне, уверенности в завтрашнем дне у них отнюдь не прибавилось. Иногда мне даже казалось, что они спешат взять от жизни как можно больше.
Это было видно, например, по тому, как изменился и сам Бартош. Я был знаком с ним еще раньше, до войны. И вот теперь с января 1942 года до самой его гибели, в июне 1942 года, я почти ежедневно видел его, беседовал с ним, знал, что он думает. Он жил у нас, мы ездили с ним по разным делам. И вот в июне я вдруг заметил, что передо мной совсем не тот Бартош, каким он был в январе. За несколько месяцев он узнал, о чем думают люди на родине, чем они живут, убедился, что обстановка здесь далеко не такая, какой ее представляли в Лондоне.
Он знал свое дело, но, как и все мы, не избежал ошибок. Человек он был решительный, энергичный, но иногда проявлял излишнюю горячность. Он вел записи, складывал их в красную папку, которую держал у нас в шкафу. Я считал это неосмотрительным и небезопасным.
К сожалению, кое-кто в Пардубице узнал его. И немудрено: ведь до войны он здесь жил и учился, — не помог и маскарад, к которому он прибегнул, — очки и усики.
Разнесся слух, что в городе находятся парашютисты.
Вроде бы кто-то слышал это от продавщицы газет. Кажется, сама мать Бартоша пыталась разубедить ее в этом.
Не сегодня-завтра о них могло узнать и гестапо…
А пока Вальчик усердно работал в ресторане отеля «Веселка» под именем Мирослав Шольц, Мирек. А настоящее его имя было Йозеф.
