— Голем! — соображает Ленка. — Кто-то напустил на нас голема.
— Этот твой… Гершензон! Кому бы ещё?
— На хрен сдался Гершензону голем? Он и так может! Это кто-то другой…
— Чёртов кузен! Рабби Барух!
— Вот те раз! — говорит Изя. Раскрыв рот и сжимая в кулаке камень, он медленно пятится в сторону трамвайной колеи.
Их сметает людской прилив. Торговки из овощного ряда в заляпанных зеленью халатах, мясники в окровавленных передниках, пёстрые цыгане, солидные дамы в турецких облегающих кофточках, нищие, побросавшие костыли, — все несутся от молчаливого создания, натыкаясь друг на друга…
— Он передумал, — верещит на бегу Ленка, — он не устоял! Оживил это чёртово чучело — теперь подгребёт под себя наши камни. Мы их ему сами на блюдечке поднесём. Кто же такое выдержит?
Голем медленно поворачивает тёмное безглазое лицо.
— Он нас ищет, — визжит Августа. — Нюхом чует.
— Хрен его знает, чем он чует. Бежим!
Они выскакивают на мостовую и отчаянно машут руками, но обезумевшие машины проносятся мимо, обдавая их потоками бензинового угара и тёплого воздуха.
— Сюда! — подпрыгивая кричит с противоположной стороны улицы Изя, — сюда! Тут проходной двор! Сюда!
Зачем-то пригнувшись, они кидаются через дорогу. Тормоза отчаянно визжат, где-то слышен глухой звук удара.
Подъезд воняет кошками, они пролетают его насквозь, выныривая во двор. Какая-то женщина, лениво развешивавшая бельё на галерее, в ужасе роняет на них мокрую простыню. Тяжёлая ткань облепляет их с головы до ног, и они трепыхаются под ней, изображая памятник восставшим героям броненосца «Потёмкин». Наконец Ленке удаётся отбросить усеянный прищепками край, и они вновь устремляются вперёд, волоча простыню за собой. За спиной голем колотится в дверную раму парадной — проём слишком узок для него.
Они заныривают под арку, пролетают насквозь несколько дворов, несутся вниз, по улице, ведущей к морю, мимо пустынной фабрики с выбитыми стёклами, мимо двух кариатид с отбитыми носами, мимо покорёженной акации, перепрыгивают канаву, разрытую пять лет назад, и оказываются на краю городского парка. Впереди, за деревьями, равнодушно синеет море, позади, далеко-далеко, слышится всё приближающийся тяжёлый топот.
— Ван Дамм… — говорит Ленка.
— Что? — устало спрашивает Августа, плюхаясь на парапет.
— Ван Дамм, Жан Клод. В фильме «Некуда бежать».
— Таки да, — соглашается Августа.
— Чёртов рабби Барух. Я так и думала. Он что, сумасшедший, — упустить такую возможность? Такую власть?
— Нет, — Августа сегодня на редкость сговорчива, — во всяком случае, не настолько…
— Уж не знаю, что эта его штука собирается с нами делать, но что-то очень паршивое.
— Ага…
— Изька, а ты как думаешь? Ты, часом, не специалист по големам? Чему вас в хедере учат? Эй, ты чего?
Изя стоит на парапете и что-то шепчет, глядя на судорожно сжатый кулак.
— Смотри-смотри! — Ленка хватает Августу за руку. — Он пытается…
— Боже мой! — в свою очередь, кричит Августа. — Там! Боже мой!
Полоса тумана над морем начинает уплотняться, пучиться, и наконец из неё выезжает гигантская молчаливая фигура на чёрном коне. Воздух вокруг неё дрожит и колеблется, и оттого кажется, что пропорции фигуры как-то странно нарушены.
— Боже мой! — надрывается Августа, — он вызвал Всадника Апокалипсиса! Это же конец света!
Изя, приплясывая на парапете, начинает отчаянно размахивать руками.
— Нет, — говорит Ленка, у которой зрение получше, — что-то не то. Это…
Батюшки-светы! Адонаи! Майн Рид!
— Майн Готт? — услужливо подсказывает Августа.
— Да нет! Майн Рид! Это же Всадник без головы. Представляешь! Он натравил на голема Всадника без головы.
— Наверное, он его в детстве больше всего боялся, — резюмирует Августа, — придумал самое страшное, что только мог.
Всадник выезжает из тумана, сизые клочья расползаются на мощной груди лошади, он молча проезжает мимо них, сжимая в распухшей руке голову в сомбреро и, равнодушно глянув в их сторону мёртвыми глазами и дёрнув поводья свободной рукой, движется в направлении голема. Теперь им видно, какой он огромный — стремена болтаются где-то на уровне верхушек акаций. Копыта тяжело цокают по булыжной мостовой, вдали раздаётся глухой шум, словно на землю валится что-то огромное и липкое, скрипят, шатаясь, акации под внезапным порывом ветра, и всё стихает.
