И удивительно, у всякого, обращавшегося к о. Алексею являлось чувство, будто батюшка любит его больше всех. Как разум ни восставал против, а уверенность такая жила».
А когда в декабре 1905 года в церковь ворвалась толпа озлобленных революционеров-дружинников – и ворвалась далеко не с благими намерениями, – отец Алексей, не задумываясь, произнес:
– Как приятно видеть в храме столько молодежи! Вы пришли помянуть своих родителей?
И обескураженные боевики тихонько отстояли до конца всю службу, после чего, потупив взоры, разошлись.
О себе же отец Алексей думал в последнюю очередь. А точнее сказать, так и вовсе не думал. Один из современников писал о нем: «В домашней жизни своей Батюшка был крайне прост и скромен. В кабинете его, в комнатке – груды раскрытых и нераскрытых книг, и письма, и множество просфорок на столе, и свернутая епитрахиль, и крест с Евангелием, иконы и образки и вообще хаотическое состояние комнатки показывало, что Батюшка всегда занят, что ему всегда некогда, что его всегда ждет – и дома, и на улице, и в церкви – великая работа любви и самоотвержения. Часто, бывало, зовут Батюшку чай пить, обедать, а он сидит у себя в комнате и, ничего не замечая, горячо убеждает кого-то. Когда домашние его, не вытерпев, стучат и входят в его комнату, говорят, что нельзя так относиться к своему здоровью, Батюшка делал вид, что сердится (по-настоящему сердиться он и не умел), и говорил: «Ну вот, опять вы за свое. Разве я без вас не знаю? Я уже сказал, что занят. Вот отпущу его и приду». А то, бывало, скажет мне: «А ну-ка… принеси мне стаканчик чайку». И пьет на ходу, среди разговоров чай, иногда и обедает так же.
Эта вечная сутолока людей, эти бесконечные очереди и целодневная работа Батюшки заставляли его попросту игнорировать свое здоровье. Только настойчивые убеждения родных и близких «за послушание» заставляли его обращаться к докторам и пить лекарственные снадобья».
Еще одна из главных черт этого настоятеля – неприятие всего искусственного, существующего только для канона. Дошло однажды до того, что батюшка по окончанию службы обратился к прихожанам:
– Я откажу наемным певчим, которых прямо-таки не переношу, а вы все здесь присутствующие пойте и читайте. Ты, Мария, будь канонархом, ибо хорошо, четко произносишь стихиры. Я надеюсь, с Божией помощью, вы справитесь с церковной службой. Господь да благословит вас начать и исполнить это дело.
И действительно – все получилось. И нередко, зайдя в храм на Маросейке, человек неподготовленный терялся и не понимал, что происходит. Стоит батюшка перед алтарем и распевает во все горло. А перед ним вся паства – подпевает.
И ведь никто не обвинял новатора в отходе от канона, в подражании – страшно подумать – баптистам, а то и хлыстовцам, сектантам! Вероятно, настолько была очевидна чистота его помыслов, что мысль о сектантских радениях никому даже в голову не приходила.
Кстати, фактом своего рождения отец Алексей был обязан чуду. Сам он, во всяком случае, в это охотно верил и любил рассказывать историю своего появления на свет.
А было так. Мать будущего старца (а его, пусть не келейного монаха, часто называли старцем) сильно заболела перед родами. Врачи отчаялись, и все шло к неизбежной смерти.
Тогда Алексей Иванович Мечев, отец будущего священника, отправился на Красные пруды, в Алексеевский монастырь, где в тот день служил митрополит московский Филарет.
Митрополит его заметил. Подошел. Спросил:
– Что ты такой печальный? Что у тебя?
– Ваше высокопреосвященство, жена умирает в родах, – ответил Алексей Иванович.
– Бог милостив, – сказал митрополит Филарет. – Помолимся вместе. Все будет хорошо. Родится мальчик. Назови его Алексеем, в честь святого Алексея человека Божия. Сегодня ведь как раз память его в Алексеевском монастыре.
И действительно, когда после обедни Алексей Иванович пришел домой, его встретили с радостью – родился сын.
