То есть по рецепту.
Когда же в 1805 году открыли новенькое здание Гостиного двора, большинство жителей Москвы даже и не подумало воспринимать его как нечто принципиально новое и современное. Николай Карамзин в своей дотошнейшей «Записке о московских достопамятностях», составленной в 1817 году, спустя всего-то ничего после постройки этого сооружения, и вовсе не счел нужным останавливаться на обновке: «В Китае-городе… представляется глазам нашим богатейший, огромнейший Гостиный двор в России. Он стоит на сем месте уже пятый век. Древнейшие иноземные путешественники удивлялись там богатству и дешевизне Азиатских товаров. Старые имена некоторых рядов ныне уже непонятны, наприм.: Суровского, Москатильного; первый назван так от города Сурожа, или Судака, откуда шли в Москву шелковые ткани».
Новое сооружение было довольно далеко от совершенства. Александр Ушаков (писавший о Москве под звучным псевдонимом Н. Скавронский) сетовал: «Гостиный двор представляет… неудобства… потому что, продуваемый насквозь, защищен крайне плохо разбитыми во многих местах ветхими рамами и нижнею своею частию совершенно открыт всем причудливым фантазиям нашего климата, дарящим нас хоть бы такою зимою, как прошлая, или хоть подобным мартом или апрелем, как текущего года. Был план сделать теплым Гостиный двор, сделана была, как мы слышали, и смета, собиралась для этого компания, но дело остановилось ни на чем. Не потому ли, может быть, что большинство лавок и в Гостином дворе, и в Городе (в Китай-городе – АМ.) принадлежит людям, защищенным от холода своею собственною шубою, слоем жира в несколько пальцев толщины и подогревающими винными парами?»
А в ночное время было страшно даже появляться рядышком с этим торговым комплексом. Бытописатель П. Богатырев с ужасом вспоминал: «Здесь на ночь арки загораживались досками, а сторожа спускали под арки огромных, очень злых овчарных собак, готовых разорвать каждого смельчака, пожелавшего проникнуть в амбар за чужим добром», – не исключая, что иная чересчур усердная «овчарная собака» вылезала поохотиться на улицу Ильинку.
В начале же двадцатого столетия Гостиный двор более-менее исправили. Да и ритм жизни этого учреждения начал убыстряться – подстать ритму века. Живо и в подробностях его описывал Петр Боборыкин: «Пробило три часа. В рядах старого Гостиного двора притихло. И с утра в них мало движения. Под низменными сводами приютились „амбары“… Эти лавки смотрят невзрачно, за исключением нескольких, отделанных уже по-новому – с дорогими стеклами в дубовых и ореховых дверях с фигурными чугунными досками. Вдоль стен стоят соломенные диваны и козлы, на каких купцы любят играть в „дамки“ и „поддавки“. Кое-где сидят сухие пожилые приказчики в длинных ваточных чуйках или просторных пальто с бобром и однозвучно перекидываются словами. Выползет с внутреннего двора, из-под сводчатых ворот, огромный воз с товаром. Лошадь встанет, вся вытянется, напрягутся жилы».
Снаружи двор, похоже, был всегда невзрачным, покосившимся, облезлым. Зато внутри – множество разных миров. Каждый был волен обустраивать свою контору как угодно. Кто-то экономил, вкладывая деньги в оборот. Кто-то, наоборот, заботился о респектабельности офиса. Например, купец Н. Варенцов писал о посещении конторы купцов Хлудовых: «Расторопный артельщик, снявший с меня пальто, указал путь в правление, находящееся на втором этаже, там другой артельщик пошел доложить директорам. Принят был немедленно».
Что ж, Хлудовы за репутацией следили.
Впрочем, не все было гладко у этих купцов. Продолжение истории таково: «В кабинете застал двух директоров: Дмитрия Родионовича Вострякова и Николая Александровича Лукутина.
Увидя меня, входящего, Востряков как-то неестественно быстро вскочил со стула и бросился ко мне навстречу здороваться; его низкие поклоны с усаживанием в мягкое кресло, с любезностями: «Ах! Какое счастье, что удостоили нас посетить!» – и все остальное в том же роде, показали мне, что все это проделывается с целью поставить меня в смешное и неловкое положение, с очевидным желанием своим паясничеством отвадить меня от дальнейших посещений их амбара. Мне было известно, что третий директор, Александр Александрович Найденов, близкий родственник моей жене, в это время в амбаре отсутствующий, не особенно дружил с Востряковым, стремившимся всеми способами доставить Найденову какую-нибудь неприятность, а потому он в данном случае избрал меня объектом для этой цели.
