Купцы поклонились.
- Хочу вам сказать... - Он помолчал, ища нужное слово. Залетевшая в горницу пчела громко жужжала и билась о слюдяное оконце, мешая думать. - Еще хочу сказать вам, други, - раздались тихие слова, - не для корысти вы в путь собрались, а ради народа русского... - Голос стал твердым и строгим. - Ради земли родной, Новгородской!.. Нет, други, ничего краше жизни. Хороша жизнь: и солнце красное, и звезды, и море великое, и реки студеные, и леса дремучие!
Труфан Федорович говорил медленно, останавливаясь.
- А еще дороже для человека, - начал он, помолчав,- честное имя. Имя доброе или худое - оно века живет: на воде не тонет, на огне не горит, в земле не гниет. Нет давно человека на земле, а имя его, ежели честным до смерти был, люди добром поминают, а в бесчестье помер - клянут.
Умолк опять Амосов. Пчела так же громко жужжала и билась в оконце, но никто теперь не слышал ее.
- Худо жить на земле, коли имени честного нет... - От непривычки много говорить битое оспой лицо Амосова покрылось потом. - Но и жизнь, и имя честное за землю родную, коли придется отдать, не жалейте. Самое великое, самое дорогое - любовь к земле отцов, дедов и прадедов ваших. Нет ничего дороже такой любви. Кто жизнь свою и честное имя за родную землю отдал, вечно будет жить в сердце народном, Помните, други: дорога наша русская земля, кровью многих людей полита, и нет таких богатств в целом мире, чтобы ту кровь откупить!
Купцы видели, как единственный глаз Амосова заморгал часто-часто... Волнение старого морехода передалось всем.
- Говоришь ты больно жалостливо, Труфан Федорович!.. - тоненьким голоском сказал отец Сергий. - Чего стоишь, озорница, опять рот открыла! - напустился он на внучку, вытирая слезы. - Давай сюда мед-то!
Амосов взял из рук девочки братину и приподнял ее.
- За жизнь, за честное имя, за русскую землю!- торжественно сказал он и омочил белые усы в пенистом меде. Хорошо хлебнув, он передал чашу Медоварцеву,
- Спасибо за слова дорогие, Труфане Федорович! Будь в надежде, себя не пожалеем, а дело сделаем!
Братина обошла всех. Отец Сергий отпил последним.
-- Еще, други, скажу последнее слово... - И Труфан Федорович опять сделался строгим. - Тайно посольство ваше, однако стеречься надо. По чужой земле путь... всякое случиться может. - Вынимая из карманов три кожаных мешочка и кладя их на стол, он сказал: - Берите! От югорских купцов по сто талеров каждому... Нет, нет, - торопливо добавил Амосов, видя, что послы хотят возражать, - берите! В дороге деньги надобны, а дело общее.
Переглянувшись, купцы взяли деньги, поднялись из-за стола и стали прощаться. Отец Сергий благословил их в путь. Амосов крепко обнял каждого.
Гости, громыхая оружием и низко склонив голову, чтобы не задеть шишаками дверной косяк, вышли на улицу и направились к дому Медоварцева, где их ждали слуги.
- Жалею купцов! - сказал отец Сергий. - Словно на смерть проводил, таково жалко!
Амосов молчал. Погрузившись в думы, он ходил, тяжело ступая по дощатому полу горницы.
- Дойдем, - вдруг громко сказал он, - дойдем! И Ганзу в свой ряд согнем, и хлеб привезем. - Он молча продолжал шагать, пригибая старые половицы.
- Что за шум, слышишь, отче? - насторожился Амосов. - Будто близко кони ржут, а люди оружием бряцают.
- Прости, Труфане, - отозвался поп, - туг на уши стал, стар, не слышу.
Амосов вышел на улицу и внимательно посмотрел по сторонам. Улица была пустынная. На противоположной стороне, прихрамывая и волоча ноги, шел нищий.
Дойдя до лавки сапожника, нищий остановился и стал колотить в закрытую дверь. Ветер раскачивал одинокую пару сапог, подвешенную на самом конце шеста над воротами.
Вот открылась дверь соседнего дома. На улицу вышел сначала мальчик с большим серебряным тазом в руках; за мальчиком, высоко поднимая ноги, показался долговязый поп с кропилом; а за ними, кряхтя и охая, вылез толстый боярин, одетый тепло, не по погоде.
Обмакнув кисть в таз и гнусавя, поп стал помахивать ею, обильно кропя дорогу перед боярином. Люди медленно двигались вперед, оставляя позади мокрый след.
