В Нижневартовске я посетил православный храм, поставил у алтаря зажжённую свечку, и помолясь на образа, обратился с молитвенным призыванием ко святому преподобному Геннадию Костромскому и Любимоградскому чудотворцу, имя которого ношу шестьдесят пять лет:
— Избранниче Божий и Чудотворче, преподобие отче Геннадие! Молю тя: буди заступник и ходатай пред Богом и Господом нашим, моли Бога о мне, святый угодниче Божий Геннадие, яко аз усердно к тебе прибегаю, скорому помощнику и молитвеннику о душе моей.
В церковном киоске я купил десяток восковых свечей, чтобы в уединении зажигать их и совершать молитвы, очищать душу от скверны.
Поздно вечером, нагулявшись вволю, насытившись мороженым, с пакетом пряников и бутылкой лимонада возвратился на речной вокзал. Громко бабахающая музыка, шумные толпы молодёжи в прибрежном сквере, фырканье автомашин, яркий свет фар и отсутствие подходящего места для палатки вынудили меня отдать швартовы и отправиться в ночное плавание. Уставший от однообразия речного похода, я непрочь был задержаться на денёк–другой, но — увы! С чувством лёгкой грусти, сознавая, что больше никогда не придётся здесь побывать, покидал я чудо–город, засветившийся переливом бегающих на вывесках огней, разноцветьем неоновых реклам, бесчисленными лампочками в окнах. Ну, прямо, ни дать, ни взять Гиндзя токийская в пору моей молодости! Ещё бы подвесить над головами нижневартовцев несколько мостов с бегущими по монорельсам в разных направлениях электропоездами и совсем картина похожей станет. Когда–то шёл я по Гиндзе, широко тараща глаза на всполохи реклам и думал: «Вот было бы у нас так красиво!». И вот гляжу на ночной Нижневартовск и думаю: «Вот теперь и у нас так красиво!». Хотя, у японцев теперь, наверно, ещё наряднее стало.
Следующим большим городом на моём пути в Заполярье будет старинный город Сургут. Но до него, если верить измерениям моего циркуля, больше двухсот километров. Неделя пути с учётом стоянок, привалов и скорости хода не менее тридцати километров в сутки. Это возможно, если погода позволит.
Часы плавания, особенно, ночью, тянутся медленно. Иду правым берегом Оби под почти непрерывный гул электродвигателей нефтекачалок. То и дело в темноте фосфоресцируют предостерегающие надписи: «Огнеопасно! К берегу не подходить! Стоянка плавсредств запрещена!». В несколько рядов пересекают тайгу линии высоковольтных электропередач. Вот вам и глухая, неосвоенная Сибирь! Тысячи геологов, гидрографов, геодезистов, изыскателей, буровиков, энергетиков, охотников прошли здесь пешком, на лыжах и снегоходах, на собачьих и оленьих упряжках, на гусеничной и колёсной технике, облетели эти необъятные края на самолётах и вертолётах. Освоена Сибирь! Ох, как освоена! А лучше бы оставалась нетронутой. Такой, какой была триста лет назад.
Целыми днями нахожусь на плоту. Сплю под плеск волн тоже на нём, привязавшись к дереву и накрывшись плащом. Я вовсе не стремлюсь, пользуясь хорошей погодой, соблюсти график перехода до Сургута. Просто заболоченные рыжей водой берега, неприятно пахнущие сероводородом, запрещающие таблички–щиты, установленные на удобных для отдыха взгорках, не дают подойти к берегу. Возле нефтепровода огня не разведёшь, у костра не посидишь, уху в котелке не заваришь. Какой тогда смысл ночевать в таком пожароопасном месте? Кофе или лапшу «Роллтон» я всегда могу приготовить на газовой плитке прямо на плоту.
В светлое время суток я с удовольствием заново прочитал полуистлевшие книги, найденные на острове Назинском. Знакомые со школьной скамьи Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Гончаров. Но какая разница в понимании их произведений школьником и человеком, прожившим жизнь! Колоссальная! Нам вдалбливали в детские головы, как тяжело жилось крепостному крестьянину. Нас учили понимать, какой лодырь, бездарь и бесполезный человек Обломов. Какие «лишние» люди Онегин и Печорин. Какие угнетатели помещики Манилов, Собакевич, Коробочка. Совсем иного мнения я теперь, внимательно прочитав «Евгения Онегина», «Героя нашего времени», «Мёртвые души» и «Обломова». Культурный, благовоспитанный, образованный, безобидный Онегин своим поведением в обществе должен служить примером для подражания молодёжи. Печорин — храбрый, порядочный офицер, защитник и патриот Отечества, человек чести. Обломов — умница, милейший и добрейший человек, нашедший счастье с простой женщиной–мещанкой. Его друг Штольц так говорит о нём: «Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе! Его сердца не подкупишь ничем; на него можно положиться… Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не в встречал сердца чище, светлее и проще; многих любил я, но никого так прочно и горячо, как Обломова. Узнав раз, его разлюбить нельзя».
