Чуть не насильно запихнули мне в ведро стерлядку.
— Куда их мне? — упираюсь. — Вчера Базановы уже дали две рыбины…
— А, Базановы… Нормальные мужики…
— Да у вас тут на реке плохих нет…
— Не скажи! Вот дойдёшь до Стрежевого — узнаешь. Вахтовики там, приезжие. Рвачи, хапуги. За деньгой понаехали, пообгадили берега рек, тайгу. Им на всё наплевать. Не своё, ведь, не жалко. Рыбкой не угостят и стакан не нальют за «просто так». Да, ладно, сам узнаешь, как повидаешься с ними. Счастливо, Григорьич! Ждём в гости! Запомни: Крылова, двадцать восемь!
В предутренних сумерках я не заметил слияния Нижнего Утаза с Обью: вода, повсюду вода. Был уже пасмурный полдень, когда толкающий баржу буксир дал понять, что иду правым берегом Оби. Справа потянулись высокие трубы, многоэтажные здания, опоры ЛЭП, телевышки — приметы Стрежевого — города нефтяников и газовиков. Через луг, залитый наводнением, я по мелководью добрался до моста через реку Пасол и, образно говоря, бросил якорь на пологом берегу. Три свадебные процессии приехали фотографироваться на мост. Посмотрев в бинокль на женихов и невест, я поставил палатку и начал готовиться ко сну: трудная ночь, проведённая на вёслах, давала о себе знать. Расстелив спальник, я плюхнулся на него и заснул безмятежным сном праведника. Приятно засыпать, сознавая, что никому ничего не должен, никому ничем не обязан, не совершил деяние, за которое жёг бы стыд и колотилось бы от страха сердце. Не пребываю в расстроенных чувствах по милости Божьей. Мой верный страж и заступник святой Ангел–хранитель незримо отводит от меня всякие напастья, избавляет от лукавств сатаны. Под белым крылом его легко на сердце и спокойно в душе, тепло и уютно. И прежде, чем сомкнулись глаза, прочитал я молитву:
— Святый Ангеле Божий, хранителю и покровителю окаянные моея души и тела, вся мне прости, еликими тя оскорбих во вся дни живота моего, и аще что согреших в прошедшую нощь сию, покрый мя в настоящий день, и сохрани мя от всякаго искушения противнаго, да ни в коем гресе прогневаю Бога, и молися за мя ко Господу; да утвердит мя в страсе Своём, и достойна покажет мя раба Своея благости. Аминь. — И сказав так, спал я сладко и крепко, без сновидений, а главное, без комаров, сдуваемых с косогора порывами прохладного ветра.
С наступлением темноты я выбрался из палатки. Пора разводить огонь и готовить ужин. У воды валялся ящик, разбил его на растопку. Собрал скрутки бересты, обломки дощечек, со старого пепелища от рыбацкого костра приволок обугленный чурбак, и скоро вода в котелке закипела над костерком. Я присел рядом, вытащил из рюкзака пакеты с провизией, раздумывая, что варить на ужин.
— Эй, мужик! Ты чого палишь? Цэ ж мий ящик? Як я будемо сидеть? — сердито окликнул меня неопрятного вида человек в штормовке, в резиновых сапогах, с удилищем и, явно, захмелевший. — Слухай, мужик, ты шо, в натуре, борзой?
— Откуда мне знать, что он твой? Валялся на берегу…
— Я туточки рыбачу на ём, и все наши не замають…
— Кто это — ваши?
— Цэ ж ми вахтовики с Украйны. Уси гарны хлопци! А та к–карак–катица твоя буде, чи шо? — ткнул «гарный хлопец» удилищем в сторону «Дика». — Ну, цэ ж з яких краёв занесло тебя сюды? — развязно спросил он. — Из Новосибирску? На этом пугале? Свистишь?!
— А мне зачем свистеть? Паспорт показать?
— Да, ладно… И дале поплывёшь?
— И дале поплыву…
— Выпить нэма? Бачу я, затарился, диду, горилкой? Плесни чуток, бо шарабан як колокол гудить…
— Отвяжись… Не плесну. Есть, но не про вашу честь.
— Дай на чикушку, сам в чинок сгоняю зараз. Вместе выпьем…
— Вот прилип как банный лист к заднице! Сказал же тебе: «Отвяжись!».
— Ну, и плыви, бисов москаль, хрыч старый! Шоб твоему корыту и тоби вмести з им ни дна, ни покрышки не було! — зло отмахнулся подвыпивший рыбак. Послонялся по берегу, ни разу не забросив удочку, и ругаясь, ушёл.
Первое знакомство с вахтовиками состоялось.
Рано утром, при ясном небе, окрашенном на востоке пурпурно–алой полоской зари, при полном безветрии, столкнул я «Дика» на лёгкую рябь Пасола и, пройдя под мостом стрежевских влюблённых, отправился в путь.
