— Элизабет, все это не имеет смысла. Мне хотелось верить, что с тобой я смогу… Смогу. Но оказалось, что Лонгстрит был прав — я не должен был… я не в состоянии лечь в постель с женщиной. О Боже мой, что же мне теперь делать?
Элизабет почувствовала, как ее тело охватил озноб, она привстала в постели и медленно спросила:
— Что ты имеешь в виду, Натан? Какое отношение к тебе имеет этот Лонгстрит?
Бесцветным голосом Натан прошептал:
— Никакого, с одной стороны. И решающее, с другой. Мне надо было рассказать тебе все еще до нашего бракосочетания, чтобы ты сама могла сделать выбор. Но я был абсолютно уверен, что смогу порвать отношения с Лонгстритом. Я был так уверен в этом, потому что считал, что твоя красота и доброта, и мое желание должны были превратить меня в настоящего мужчину. Я верил, что мой плачевный опыт в темной сфере человеческих страстей останется в прошлом и я смогу забыть об этом.
После паузы он горько добавил:
— Я был категорически не прав.
Элизабет сидела, как маленькая ледяная статуэтка, в середине кровати, ее чаяния и мечты рассыпались, как горка пепла под порывом зимнего ветра. В словах Натана было так много непонятного, пугающего, что выходило за рамки здравого смысла. И тут она вспомнила странный разговор, случайно услышанный ею в Портсмуте. Что имел в виду тот мужчина? Он сказал примерно следующее: «А Лонгстрит-то влюблен в этого парня».
Напуганная собственными мыслями, которые она полностью не могла осознать, Элизабет спросила с некоторым вызовом:
— Может быть, ты все же объяснишь мне, Натан, в чем дело? Я уверена, что тебе будет легче, когда ты поговоришь со мной откровенно. Я сделаю все, чтобы помочь тебе.
Он повернулся к ней, поймал ее маленькую, ставшую ледяной руку, сжал ее и устало вымолвил:
— Нет, дорогая, я не думаю, что моей беде можно помочь разговорами. Но тем не менее я расскажу тебе все… И если после этого ты захочешь покинуть меня, я отнесусь к этому с пониманием.
Но как раз этого Элизабет хотелось меньше всего — нет, она не собиралась расставаться со своим мужем! Даже если окажется, что она не любит его, ей хватит и того, что он так красив и добр к ней. Он мог бы признаться ей, что является самым жестоким убийцей на земле, и она все равно не ушла бы от него. Такого внимательного и заботливого отношения за всю ее короткую жизнь к ней не проявлял никто другой. Ей вспомнилась холодная обстановка усадьбы «Три вяза», ее ироничная деспотичная мачеха, безразличный отец, и она даже вздрогнула. Натан нанес бы ей страшный удар, если бы потребовал, чтобы она возвратилась туда.
И вот, когда он почти рыдая и преодолевая стыд, признался ей в том, что много раз был физически близок с мужчинами, с Чарльзом Лонгстритом, в частности, она была потрясена, и ей хотелось навсегда отторгнуть его от себя. То, что два мужчины могут стать любовниками, было вне ее разума. Она понять этого не могла. Элизабет была даже не в состоянии представить, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они оказываются вдвоем в постели, а уж когда в качестве любовников выступают двое мужчин… это находилось вообще за гранью ее разума. Поэтому признание Натана, что он не в силах полюбить женщину физически, что в данной ситуации он просто импотент, добавило в ее бедную головку новую порцию замешательства и ужаса.
Главное, что Натан пытался объяснить Элизабет, не сразу дошло до нее. Он утверждал, что между ними по ночам ничего быть не может! О, если бы она была постарше и поопытнее, если бы она вообще имела понятие о том, что представляют собой супружеские отношения, наверное, она приняла бы необходимое решение. Но она, полная самых благих намерений, сочла, что время вылечит все и их обоюдное стремление исправить положение сможет действительно изменить ситуацию к лучшему. Многое из того, что поведал ей Натан, коробило ее, но в конце концов все решила его доброта по отношению к ней. В выборе перед перспективой возвратиться в «Три вяза» или остаться с ним победил он со своими стыдливыми признаниями. О нет! О том, чтобы возвратиться в Англию к мачехе с ее тиранскими замашками, да еще после такой короткой и неудачной семейной жизни, не могло быть и речи!
