То же самое могла бы сказать и я, но я стояла рядом с ним и видела его серо-голубые глаза. Его ласковый голос заполнял темноту, не оставляя места для страха. И все же я почувствовала себя храброй по сравнению с Наджибой.
Кокогуль, смотревшая на все это по-другому, начала присваивать случившееся со мной. Выходило так, что ангел на самом деле явился ей, а я служила посредницей. Однажды я услышала ее разговор с двумя подругами за чаем.
– А потом он исчез? Вот так просто?
– Ты думала, он уехал на телеге, запряженной конем?
Эта язвительность была коронным приемом Кокогуль. Подруги находили ее сарказм очаровательным, если сами не становились его мишенью.
– Наверное, Бог оберегает ее, раз решил послать ей ангела, – сказала одна.
– Знаете, ее, бедняжку, оберегает с небес еще и душа покойной матери. Может, в этом все дело, – сочувственно молвила другая.
Упоминание о моей маме подстегнуло воображение Кокогуль.
– Это я в тот вечер попросила ее сходить в сад. Редко мне до такой степени хочется тутовых ягод, но в тот раз что-то словно овладело мною. Язык покалывало, так хотелось ощутить их сладость. Я пыталась не обращать внимания, но ничего не могла с собой поделать. Как будто что-то манило меня в сад. Я готова была бежать туда, но никак не могла, потому что помогала девочкам с домашним заданием. И попросила, чтобы Ферейба мне принесла ягодок. Она такая хорошая дочь! И вот она пошла в сад по моей просьбе. Даже не знаю, к кому был послан ангел. Может быть, когда мне так сильно захотелось ягод, это он звал меня. Но кто знает… Я послала Ферейбу-джан вместо себя.
Похоже, ее подруг эта версия не убедила, но спорить они не стали. Я вошла в комнату, неся в одной руке сахарницу, а другой удерживая поднос с тремя чашками горячего чая.
– Тут эти ворсистые ковры, они были вытканы специально для Ферейбы-джан, – объявила Кокогуль, – видите, они красные, поэтому с виду и не скажешь, сколько чаю на них было пролито.
Пока я стояла, опустив голову, они посмеивались. Ставя чашку перед каждой из женщин и предлагая им кусочки сахара, я вежливо улыбалась и ощущала, что меня внимательно рассматривают.
– Афарин, дохтар-джан[6], – похвалила меня Кокогуль, – молодец, доченька.
Я вернулась на кухню с пустым подносом. В тот день я была ее дочерью.
На самом деле я почти каждый день была ее дочерью. В школу я не ходила, а потому проводила много времени дома с Кокогуль. Почти все домашние обязанности ложились на мои плечи, и она жестоко отчитывала меня, если что-то выходило не так, как ей хотелось. Но я почти все время проводила с ней. Мы часами вместе готовили еду, прибирали дом и ухаживали за животными. Ее острый язычок нуждался в публике или мишени.
Я любила ходить с ней на базар. Осматривая груду помятых томатов, она спрашивала торговца, не садилась ли, часом, на них его дородная жена. В магазине хозтоваров она интересовалась, не объясняется ли заоблачная цена сервизов тем, что их выставила на продажу резиденция шаха. Кокогуль своими шутками или раздражала людей, или вызывала смех и добивалась снижения цены.
Мы были союзницами, отчаянно торгуясь за необходимое – мясо, овощи, обувь. Я копировала ее бесцеремонную манеру, снижая цену до предела. Кокогуль одобрительно кивала. Мои младшие сестры не справлялись так хорошо ни на рынке, ни по дому.
– Посмотри, Наджиба, – часто сетовала Кокогуль, – ты говоришь, что выстирала эту рубашку, а если ее снова замочить, вода становится грязной. Ты что, не видела, как хорошо стирает твоя сестра? Я тебе сколько раз уже говорила: нельзя ждать, что рубашка сама себя отстирает! Слава Богу, что у меня есть хотя бы одна дочь, которая действительно мне помогает!
В такие моменты я чувствовала связь с этой женщиной, которая не рожала меня, но была мне матерью.
Ферейба
3
Каждый вечер брат и сестры делали уроки, зажав карандаш в правой руке, а ластик в левой. Опираясь локтями на стол, подперев подбородок ладонями, она читали, учили наизусть, складывали и вычитали. Сначала буквы давались им с трудом. Они учили, как все эти значки связаны с соседними при помощи крючочков. Благодаря точкам и тире слова оживали. Потом настала очередь предложений, коротких и простых. В них рассказывалось о повседневной жизни послушных мальчиков и девочек. А когда настала очередь сложного арабского, использовавшегося в Коране, я почувствовала еще более сильную зависть. Под руководством дедушки я выучила эти молитвы наизусть, но читать меня не учили.
