— Есть новости? Я все разыскиваю Хильдебранда, хочу его расспросить. Но он опять ушел в поле, значит, радоваться нечему. — Он положил руку на опущенное окошко.
— Да, радоваться нечему. Как себя чувствует ваш клиент?
Джонстон глубоко вздохнул, как будто ему было трудно даже думать о Моубрее.
— Плохо. Забывает есть, почти совсем не спит. Если и закрывает глаза, то не дольше чем на пять минут. У него в голове все перепуталось, и он страшно боится. Я пробовал обсудить с ним линию защиты, но он смотрит на меня как на пустое место. Уверяю вас, рядом с ним у меня мурашки по коже! Один из констеблей, которых приставили его охранять, говорит, что при вас он разговаривает… Откровенно говоря, я удивлен.
— Я расспрашивал его о детях. Он хотел меня остановить, а сделать это можно было единственным способом: накричав на меня.
— Жаль, что меня там не было!
— Если бы в его тесную камеру набились четыре или пять человек, он бы задохнулся! Я не собирался вырывать из него признание, только хотел знать, насколько выросли его дети. После того как в шестнадцатом году был сделан снимок, прошло три года. Так как фотографии нам не помогли, я думаю о том, что еще можно предпринять.
Джонстон покачал головой:
— Мне все больше кажется, что он просто очень хорошо их запрятал. Конечно, трудно представить, чтобы человек, впервые попавший в наши края, отыскал укромное место, о котором бы никто не знал. И все же… — Он помолчал. — Я ходил на похороны миссис Моубрей. Мне показалось, что там должен присутствовать кто-то, помимо полицейских и владельца похоронного бюро. Не люблю похороны. А эти были хуже обычных. Священник не знал, что говорить о бедной женщине — вела ли она безупречную жизнь, или была не лучше шлюхи. Поэтому он отделался банальностями; почти все они больше подходили для проповеди, чем для похорон. Никто не хотел упоминать, при каких обстоятельствах она скончалась. Я имею в виду убийство. Никто, в том числе и я, не догадался принести цветы, могильный холмик выглядел ужасно голым и заброшенным. Наверное, надо заказать хотя бы самую дешевую табличку — у Моубрея наверняка даже на такую не хватит средств. По-моему, он так до сих пор и не понял, что она умерла.
— И у вас не возникло никаких сомнений относительно личности жертвы? Вы тоже считаете, что она — Мэри Сандра Моубрей?
— Да, конечно! — удивился Джонстон. — В таком маленьком городке, если человек пропадает, начинают сплетничать… и все обо всем знают. Наверное, Хильдебранд сразу, как только увидел жертву, понял, что она не местная! Он человек опытный, понимает, что может произойти, а что нет, и невероятные версии отметает с ходу.
— Несмотря на то что у нее было ужасно изуродовано лицо?
— Хильдебранд — хороший полицейский. Дотошный, упорный. К тому же Моубрей из своих намерений тайны не делал. Естественно, первым делом нужно было арестовать его и взять под стражу. Даже мне трудно отрицать его вину; могу лишь надеяться, что найду для него смягчающие обстоятельства. Несмотря ни на что, надежда на то, что его не казнят, очень мала. — Джонстон потер переносицу. — И потом, если убитая не была его женой, сейчас все бы уже, наверное, выяснилось.
— А если бы надежный свидетель сообщил вам, что платье, которое было на жертве, принадлежало другой женщине, не миссис Моубрей?
Джонстон улыбнулся; в глазах проступила усталость.
— Как защитник Моубрея я был бы рад это слышать. Но я реалист и потому спрошу себя: зачем кому-то понадобилось лгать в таком деле. — Он достал часы и открыл крышку. — Боже правый, как летит время! Извините, я должен идти. Меня ждет еще один клиент!
Он ушел, и Ратлидж задумчиво смотрел ему вслед.
* * *
День выдался серым и влажным. Все окрестные фермеры спешили сделать как можно больше до дождя.
Деревня Чарлбери в тусклом свете выглядела мрачно; на первый взгляд здесь как будто ничего не изменилось, и все же Ратлидж, проезжая по улице, угадывал напряжение. Он и сам не понимал, что случилось. Может быть, ему это только кажется?
Во дворе за гостиницей он увидел еще один автомобиль; крепкий мужчина в черной форме бесцельно протирал капот.
