— Ну и пусть ее догадывается.
Я помолчала. Но высказать свое мнение было нужно, конечно.
— Вы когда-нибудь кого-либо ревновали?
— Не помню. Вроде бы нет.
— Даже свою жену?
— Я про жену и говорю.
— Вот и я вроде бы не ревновала. Куприн, например, пишет, что ревность — чувство весьма сильное, оно с трудом поддается как прогнозированию, так и коррекции. Как себя поведет в таком случае Шарапова — ума не приложу.
Кто-то вышел из нашего подъезда. Я прикоснулась щекой к лицу Максима и выбралась из машины.
Неспокойно было у меня на душе.
Петр Иваныч, взглянув на меня, ничего не сказал и, конечно, не спросил, а направился на кухню, заваривать кофе «по-бразильски». Догадаться о моем настроении труда не составляло, вечер прошел у нас преимущественно в молчании, но развлекать меня в такие минуты Петр Иваныч никогда не пробовал, считая, что любое утешительное похлопывание по плечу и разные там отвлекающие разговоры унижают обоих.
Я подвела невеселый итог моей хлопотливой деятельности.
Круг моих знакомых расширялся, раздваивался, следовательно, предстояли новые знакомства, новые версии. Я уже со многими встречалась, много разговаривала и до сих пор не слышала не только упоминания, но даже намека на имя Зои Конюховой; или она так мало оставила воспоминаний по себе, или, наоборот, имя ее опасались произносить из страха ответственности за пусть косвенное, но соучастие в преступлении.
Но больше всего я опасалась, что вообще могу не услышать имя Зои Конюховой на пути моего расследования. Что поиск мой так и закончится ничем…
Утром я позвонила в регистратуру поликлиники, нужно было узнать, чем объяснить появление Шараповой в районе дома Тобольского в ее рабочие часы. Мне ответили, что из-за неисправности электропроводки несколько кабинетов остались без тока и стоматолог Шарапова ушла домой, не закончив приема больных…
Наличие промтоварного магазина неподалеку от дома Тобольского намного облегчало мою задачу — появилось удобное место, из которого можно наблюдать и за посетителями домика в тупичке, и оправдывало мое появление в этих местах. Магазин к нашему складу отношения, правда, не имел — снабжался из другой организации, — но кто из моих новых знакомых мог об этом знать?
До магазина я добиралась обычно на такси. Причем просила шофера проехать не главной улицей, где и стоял магазин, а по смежной улочке, — там находился еще газетный киоск, куда я заглядывала попутно, а затем, минуя киоск, проезжала по переулку, мимо тупичка с домиком Тобольского, и уже потом заворачивала за угол к промтоварному магазину.
Так я сделала две пустые поездки, на третий раз мне повезло — я увидела «газик», стоявший на этот раз возле самого крыльца дома в тупичке.
Такси я отпустила возле промтоварного магазина, незаметно оглядела улицу, зашла в магазин. Поинтересовалась дверными замками на витрине и наборами напильников, выбралась на улицу, еще раз огляделась, как партизанка, только что наклеившая на стену антифашистскую листовку, и направилась в знакомый тупичок.
Еще издали убедилась, что «газик» пуст. На кухне у Тобольского горел свет, шторы на окнах были задернуты, следовательно, из дома меня заметить не могли.
Я обошла вокруг «газика».
Конечно, это был уже старый, много послуживший ветеран, ободранный и неухоженный, — по внешнему виду машины я составила негативное мнение о ее хозяине. На крыльях были вмятины, которые мало-мальски радеющий за свой автомобиль водитель мог бы без труда выправить несколькими ударами молотка. Осторожно нажала на ручку, дверка открылась, я увидела затертые ободранные сиденья. На ветровом стекле полоской изоленты была приклеена картинка — цветная литография, вырезанная из какого-то зарубежного журнала, — розовенькая девушка сидела за рулем громадного, как танк, роскошного лимузина, открыв дверку, она улыбалась зрителю фотогенично и профессионально. Фотограф был специалист, понимал особенности «жанра». Не думаю, чтобы у водителя «газика» хватило вкуса выбрать эту картинку из числа многих подобных, рассыпанных по страницам рекламных буклетов, — голая девчонка и ладно!
