Они кружили по городу почти час. Свалилась за предместья гроза, схлынула вода, оставив полосы кофейного ила, взмыл голубой сонный пар, и серые лужайки сухого асфальта проклюнулись там и здесь.
— Едем на Дачную площадь, — наконец сказал Дьякон с отчаянием, и что-то в нем дрогнуло.
Игуменья прижала сверток к груди, точно не желая отдавать. Дьякону опять вдруг стало страшно от предстоящего завтрашним вечером.
— Да что с тобой? — прикрикнул он на Игуменью так, что водитель сурово и нетерпеливо покосился на них.
Взметнулись на холм, поворот, еще поворот.
— Здесь, — сказал Дьякон, открывая дверцу еще не остановившейся машины.
Он пробежал двор, оглушительно пахнущий сырым песком, свежевымытыми сосновыми досками, тополиным листом и сиренью. Остановился, вдруг ощутив, что голова и все тело становятся одновременно и невесомыми, и громоздкими. Метнулось в чьем-то окне крыло занавески. Он вошел в подъезд.
Она открыла сразу, и лицо ее как-то и жаляще, и жалеюще улыбнулось. Он молча стоял, глядя на нее и отчего-то чувствуя себя преступником.
— Проходи, — сказала она, и улыбка ее полетела к Дьякону, оплавляя, растапливая все, что в нем было застывшего, промороженного.
— Я не один, — кое-как выдавил он, не отпуская ручку двери.
Но ее улыбка осталась все такой же сияющей, звонкой — черная помада той памятной ночи заменена перламутровой, — и он, думая, что она не поняла, добавил:
— Я со своей…
— Хорошо, — сказала она, слегка по-звериному потягиваясь, приоткрывая волнующе-сонный холмик за отворотом халата. — Где же она?
Дьякон побежал вниз, забыв закрыть дверь.
Когда они возвратились — Игуменья бок о бок о ним, Дьякон не ожидал от нее такой решительности, — ведьма была уже в турой клетчатой юбке, тонкой полосатой кофточке, подобрана и одновременно уютна.
Игуменья, ни слова не говоря, едва кивнув, прошла к дивану. Дьякон изумленно, но и с облегчением следил за ней. Она уже распеленывала ребенка, разбрасывая в стороны углы одеяла. Мальчик спал, чуть подрагивали во сне крохотные ресницы. Вдруг носик его на мгновение сморщился, он поднял трогательно пухлые ручонки с ниточками складок у кистей и потянулся. Глаза у него приоткрылись и тут же захлопнулись. Он по-хозяйски положил ручонки на одеяло, выставив мягкие розовые впадинки подмышек, и опять уснул. Игуменья принялась его тормошить.
На губы ведьмы вспорхнула ласково-ядовитая улыбка, и она скользнула в боковую комнату, потянув Дьякона за собой.
Игуменья выпрямилась, глядя им вслед, и — Дьякон на миг обернулся — лицо у нее потемнело.
— Если ты не возражаешь, — приглушенно-звонко крикнула ведьма то ли Дьякону, то ли все-таки Игуменье.
Что было отвечать? Этот внезапный натиск не то чтобы ошеломил Дьякона, но расклеил, разобрал его мысли на части, и он опять обернулся, точно ища совета. Игуменья все смотрела на него, и взгляд ее — уже все более отстраненный и прощающий — испугал Дьякона. Это что ж, ради мальчишки она готова уступить его?
— Молоко в холодильнике. Подогреть можно в горячей воде, — сказала ведьма через его голову, и Дьякон понял, что вряд ли все это сошлось случайно: похищение приплода на день раньше срока, тяжкие поиски пристанища. И то, как легко он достал ее адрес: «Переулок за Дачной площадью, первый дом во дворе, третий этаж, квартира 37», — сказал Котис.
Котис! Сказал! Дьякон шагнул вслед за ведьмой, крепко закрывая за собой дверь.
Она робко-настороженно улыбнулась ему и отошла к окну. Полуприкрытая белыми дуновениями тюлевой занавески, подхваченная сбоку промытым жарким послегрозовым солнцем, ее фигура вдруг искряще затуманилась, вся одетая в золото.
— Чего ты хочешь? — спросил он задержанным протяжным голосом.
Она прошла от окна к столу кошачьей гибкой поступью и оперлась о спинку желтого дряхлого плетеного стула.
Должно быть, здесь был кабинет. Отделанный под мрамор узкий пенал книжного шкафа, настенные часы с жестяным, в голубых цветах циферблатом, странная стремительная, точно летящая, софа на тонких ножках, угрюмый древний побитый письменный стол с коваными ручками ящиков, тяжелый хобот бра на ярко-сиреневой стене, внезапная стрела продолговатого плафона подвесной лампы на тонком оранжевом шнуре — помещение для поедания фантастических романов.