Я назвал идеи промышленников и военных, приветствующих фашизм, здравыми, хотя здравомыслие тут лишь условное. Август Тиссен надеется посредством нацистского движения покончить с социализмом, а заодно невероятно расширить рынок сбыта. Однако оснований полагать, что он прав, сейчас не больше, чем в отношении его предшественников в 1914 году. Ему необходимо разжечь самоуверенность и националистические чувства немцев до опасного предела, что, скорее всего, окончится поражением в еще одной войне. Даже начальные успехи не принесут окончательной победы, потому что немецкое правительство сегодня, как и двадцать лет назад, забывает об Америке.
Существует одна важная сила, способная в целом противостоять нацизму, хотя сама по себе является скорее реакционной. Я говорю об организованной религии. Философия движения, кульминацией которого стал нацизм, в некотором смысле логически вытекает из протестантизма. По сути, этика Фихте и Карлейля была кальвинистской, а Мадзини, который всю жизнь протестовал против Рима, по-лютерански верил в непогрешимость человеческой совести. Ницше страстно верил в заслуги отдельного человека и считал, что герой не должен подчиняться властям – в этом проявлялся протестантский бунтарский дух. Казалось бы, протестантская церковь должна приветствовать движение нацистов, что до некоторой степени и произошло. Однако по тем пунктам, где протестантизм согласен с католицизмом, он расходится с нацистской философией. Ницше отличался антихристианскими взглядами, а Хьюстон Чемберлен относился к христианству как к вырождающемуся суеверию кочевников Леванта смешанных кровей. Отказ от смирения, любви к ближнему и прав кротких – все это противоречит евангельскому учению, а антисемитизм, будь то в теории или на практике, нелегко увязать с религией еврейского происхождения. Так что вряд ли нацизм и христианство когда-либо смогут примириться, и не исключено, что их антагонизм приведет-таки к падению нацизма.
Есть и другая причина, по которой современный культ безумия в Германии или где-либо еще не совместим с традиционными христианскими учениями. Вдохновленное иудаизмом, христианство переняло понятие «истины» с сопутствующей ему добродетелью «веры». И понятие, и добродетель устояли против «искренних сомнений», поскольку все христианские добродетели сохранились среди викторианских вольнодумцев. Однако постепенно под влиянием скептицизма и рекламы поиск истины превратился в безнадежное занятие, а утверждение лжи – в прибыльное дело. С интеллектуальной честностью тем самым было успешно покончено. В пояснениях к нацистской программе Гитлер говорит: «Национальное государство относится к науке как к средству усиления национальной гордости. Именно под этим углом должна преподаваться не только всемирная история, но и история цивилизации вообще. Изобретатель должен возвеличиваться не просто как изобретатель, а как соотечественник. Восхищение любым великим деянием должно сопровождаться гордостью за достижение успеха представителем нашей нации. Мы должны выделить самые выдающиеся имена из массы великих людей в истории Германии и сделать из них таких вдохновляющих идолов для молодежи, которые станут незыблемой опорой националистических чувств».
Представление о науке как о поиске истины до такой степени чуждо Гитлеру, что он и не думает его оспаривать. Как известно, теория относительности не получила признания из-за того, что выведена евреем. Даже инквизиция, и та отвергла доктрину Галилея потому, что считала ее неверной, а Гитлер оценивает доктрины по их политической пригодности, независимо от их верности или ложности. Бедняга Уильям Джеймс, который ввел понятие избирательности сознания, пришел бы в ужас, если бы узнал, для чего оно пригодилось. Как только понятие объективности истины отброшено, вопрос «во что мне верить?» решается, как я писал в 1907 году, «призывом к применению силы и судом больших батальонов», а не с помощью науки или теологии. Государства, чья политика основывается на бунте против разума, непременно обрекают себя на конфликт не только с познанием, но и с религией – везде, где еще уцелело настоящее христианство.
