Если другомуэто не нравится, то тем хуже для другого.
Подлец глубоко убежденв справедливости принципа: каждому — свое. Как говорится, «богу — богово, кесарю — кесарево». Подлецу — хорошее. Другому — остальное.
Отсюда — лозунг подлеца: «Я ВСЕГДА ГОТОВ делать другому то, чего я не хотел бы, чтобы другой делал мне!»
Не трудно заметить, что этот лозунг существенно отличается от категорического императива Иммануила Канта. Но по отношению к кантовскому императиву как «А» и позиция Конфуция, и кредо Бернарда Шоу являются «не-А». Означает ли это, что библейский Матфей, Хуан Луис Вивес и Иммануил Кант оказались по одну сторону баррикады, а Конфуций, Бернард Шоу вместе с каждым приверженцем кредо подлеца — по другую ее сторону?
С позиций формальной логики — да, означает: первый закон классической (формальной) логики — закон тождества гласит, что «А» равно «А». Всегда и везде. Везде и во всем. Отныне и во веки веков.
В таком случае, сообразуясь с той же самой формальной логикой, «не-А» должно быть равно «не-А». Всегда и везде. Везде и во всем. Отныне и во веки веков.
К счастью, формальной логикой вся логика не исчерпывается.
Ахиллесовой пятой формальной логики является двусмысленность самого понятия «не-А»: под ним может скрываться и контрарная (полярная, диаметральная) противоположность «А», как например, черное по отношению к белому, и контрадикторная противоположность, то есть все то, что не является «А». По отношению к белому цвету это может быть и оранжевое, и голубое, и розовое, и радужно-разноцветное, и фиолетовое в крапинку.
Содержательнаяже логика (в любом из ее проявлений) выдвигает требование конкретностипонимания и истолкования содержания и смысла понятий, которыми оперируют.
Формальная логика — в силу неотъемлемого, генетически присущего ей свойства — отрывать форму мысли от ее содержания — становится в руках проходимцев и подлецов универсальным инструментом, своего рода «палочкой-выручалочкой», при помощи которой можно, производя жонглирование содержанием понятий, манипулировать сознанием одурачиваемых.
Как в руках ловкого наперсточника стаканчик с шариком внутри него вдруг — о, чудо! — становится пустым, так у манипулирующего сознанием других предатель вдруг становится патриотом, трус — осмотрительным и дальновидным человеком, дурак — своеобразно мыслящим, лгун — извращенно понятым, подлец — незаслуженно оскорбленным, ржавое — золотисто-оранжевым. Только что «не-А» было контрарной(полярной, диаметральной) противоположностью по отношению к «А», было «черным» по отношению к «белому», и вдруг — о, чудо! — стало контрадикторнойпротивоположностью, то есть всем тем, что не является «А»: по отношению к «белому» — «розово-голубым», «вишнево-малиновым», «фиолетовым-в-крапинку».
Само же белоебывает разным: от крыльев херувимов и одежд последователей Гиппократа, до саванов преставившихся и одежд волков в овечьих шкурах.
Способность к манипулированию сознанием другогочерез подмену содержания понятий для подлеца — предмет его особой гордости, вызывающий у него прилив самовосхищения и пароксизм самодовольства.
Подлец кичится своим исключительным умом и сообразительностью как проявлениями собственной мудрости.
На самом же деле там, где у человека полагается пульсировать живой, трепетной — дышащей, видящей, слышащей, понимающей, чувствующей и со-чувствующей мудрости, у подлеца торчит мертвое: хитрость, коварство и изворотливость — скрипучие протезы мудрости.
Как волк-людоед отгрызает свою попавшую в капкан лапу, так подлец-людовед ампутирует ставшие ему обузой зачатки мудрости и остатки совести. На место живого он приспосабливает к себе мертвое: сработанные по последнему слову бездушной PR-техники и бессовестной политтехнологии функциональные устройства, обеспечивающие головокружительное продвижение к «зияющим высотам» [38, с. 0 — 314] благоденствующей подлости.
Если «глупость — это казненная мудрость» [79, с. 128], то подлость — это ампутированная совесть, обрезанная «под самый корешок» вместе с зачатками мудрости. Подлецу, как известно, все к лицу. Будучи по своей сути моральным уродом, подлец считает себя нравственным красавцем, и любуется, и гордится своими протезными достоинствами, как Нарцисс своими, тешащими его прелестями.
