Похвала подлости - страница 20

Однако рыцарство погнушалось объединиться с плебсом, предпочтя иное: либо самостоятельное выступление, либо занять выжидательную позицию и посмотреть, что из всего этого получится. Сторонников второго «либо» оказалось больше: рыцарский статус — еще не гарантия рыцарского поведения.

И все же: из сторонников первого «либо» Ульрих фон Гуттен создает ландаусский союз рыцарей и в 1522-м году поднимает вместе с Францем фон Зикингеном знамя восстания против мерзопакостной подлости, самым непосредственным образом воплощенной для него в лице курфюрста и архиепископа Трирского.

Итог был вполне предсказуемым.

Лишенный предполагавшейся широкой рыцарской поддержки, Томас Мюнцер в результате осуществления власть имущими одной подленькой комбинации (см.: п. 33 заключительной главы настоящего издания) в конце концов оказался обезглавленным топором палача.

В свою очередь, восстание ландаусского союза рыцарей захлебнулось. «Поход рыцарей окончился полной неудачей. Франц фон Зикинген был смертельно ранен во время осады его замка» [83, с. 131].

В последний раз Гуттен обратился к своим соотечественникам и единомышленникам с призывом: «Не оставляйте меня одного бороться, имейте сострадание к отечеству!» [42, с. 271]. Но это уже был «глас вопиющего в пустыне».

Ландаусский союз рыцарей самораспустился. Ульрих фон Гуттен был отлучен от церкви и тем самым — объявлен вне закона. Наиболее горячие головы из папского окружения объявили награду за его голову, и он был вынужден искать пристанища за рубежами своей страны, которую он хотел сделать просвещенной и процветающей.

Так печально окончился еще один поход Разума за правдой и справедливостью.

Лучезарное солнце надежд передовых умов своей эпохи зашло за горизонт. В очередной раз…

«Нет повести печальнее на свете», чем повесть о казненных надеждах.

«Снова мысли ненужные в голову лезут

Словно черви после дождя из земли-бездны».

Неизвестный автор

«Знание — сила!», — сказал Френсис Бэкон [9, с. 12].

Сказал — как сглазил.

Тут же обнаружилось, как много, оказывается, существует такого, знание чего не дает человеку нормально спать, лишает его желанного покоя, отравляет ему жизнь, иссушает его тело и опустошает его душу.

Какая уж тут сила от такого знания…

Есть многое такое, о чем человек предпочел бы не знать:

— об измене ему его любимой;

— о предательстве его его лучшим другом;

— о преступлениях, совершенных и совершаемых близким ему человеком;

— о пороках того, кого он считал до сих пор чуть ли не пророком;

— о малодушии и трусости того, кого он почитал как своего кумира;

— о подлости того, кого он признавал олицетворением мудрости.

Сакраментальное гамлетовское «быть или не быть» по сути дела является производным от «знать или не знать». Не узнай Гамлет о том, что его родная мать — соучастница убийства его родного отца, что второй соучастник этого преступления — родной дядя Гамлета, и что этот самый дядя — любовник его, Гамлета, матери, у него, скорее всего, не возник бы знаменитый «гамлетовский вопрос».

А ведь Бэкон и Шекспир были и современниками и соотечественниками…

Разные люди — разные мысли.

И кто же из них прав, спрашивается? Что есть для человека знание? Оно — сила, или же оно — непосильная ноша? Нужно ли человеку знание, которое его ранит и убивает? Ведь сказано: «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь» [49, с. 618]. Не потому ли — по весьма авторитетному мнению — сорвать запретный плод с «древа познания добра и зла» означает совершить смертный грех (см.: [77, с. 6])?

Может быть, на самом деле, следует закрыть глаза и уши, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать: «меньше знаешь — лучше спишь» и… дольше живешь? Блаженны неведающие?

Если знать правду порой бывает мучительно, нестерпимо больно, то стоит ли напрягаться, чтобы ее узнать? Как сказал Марк Аврелий, «огурец горек? Брось его. На твоем пути терновые кусты? Обойди их» [64, с. 367]. Зачем искать приключения на свою, допустим, голову.

Даже в системах судопроизводства тех стран, где, прежде чем свидетельствовать в суде,