Похождения хитрого Соленопсиса - страница 10

Утро Кадыра начинается так. Проснувшись, он некоторое время лежит прислушиваясь. Снаружи тихо сейчас, лишь смиренно урчит под горой река. Не шелохнутся отяжелевшие от росы травы, цветы и ветки кустарников; мертво лежат увлажнившиеся камни. Но солнце уже поднимается из-за снегового хребта. От движения его лучей кажется, что зашевелилось все вокруг, стронулось с места, поплыло…

Решив, что движение воды и теней не опасно, Кадыр поднимается, протискивается длинным коридором и высовывает голову наружу. Бывает, он оказывается первым проснувшимся из всей колонии. Он тогда тихонько и торжествующе свистит: эй вы, просыпайтесь!

Он стоит и ждет: кто первый ответит на его зов? И вот где-нибудь вдалеке вырастает рыжий столбик, и оттуда слышится ответное посвистывание… И вспыхивают тут и там огоньки-шубки. День начинается!

Иногда Кадыр, разнежась, проспит и, выбравшись на бутан, застанет там папашу, лениво жмурящегося на солнце. С папашей повозиться одно удовольствие, только расшевелить его трудно — очень уж постарел и не любит зазря двигаться. Кадыр кидается на него, но съезжает с гладкого, толстого бока, как с валуна.

Они идут кормиться. Быстро и ровно, словно механической бритвой, срезают резцами сладкие, острые листья осота. А вот молодой стебелек полыни попался — пахучая, ароматная пища, но много не съешь — горька. По нескольку лепестков проглотили и хватит; очень хорошо для возбуждения аппетита.

Вылезает сестренка. Она носится сломя голову, а щиплет торопливо, без разбору. Лишь иногда, если что-нибудь необыкновенное попадется на зубы, она замрет, как бы в удивлении, поднимется на задние лапы и, забавно подправляя падающие листики передними лапками, склоняет изумленную голову то в одну, то в другую сторону.

Мамаша редко выходит наружу. У нее теперь в заново отделанной и выстланной спальне, куда никто не допускается, появились пять маленьких тарбаганчиков…

А сестренке жить не пришлось… Беззаботная, неосторожная, она никак не хотела запомнить, что даже из пустоты чистого неба может нагрянуть лихая тень беркута. Впрочем, никто из целой деревни ничего не успел заметить. На том месте, где только что копошилась сестренка, глухо стукнуло, пискнуло… Оглянулся Кадыр и видит: там уже нет никого! А повыше — беркут, трудно махая крыльями, поднимается ввысь. В когтях его извивается рыжий зверек…

Мигом опустела распуганная колония, лишь кое-где из нор выглядывали ошалелые усатые морды. Злодей же, поднявшись повыше, разжал когти… Раздался жалобный крик, а затем — хрясткий удар о землю, от которого, кажется, сотряслись стены нор.

Она упала и не пошевелилась больше, не побежала к распахнутому лазу норы…

Хищник не спеша спустился и принялся клевать. И пока он справлял свое кровавое пиршество, трепетало подземелье под ним. И слышались оттуда вопли возмущения и бессильных угроз.

Жестока, как посмотришь, жизнь в дикой природе, вечно там кто-то кого-то должен съесть, а если не сделает этого, погибнет сам…

Наступало лето. Погода стояла хорошая, как ее понимают городские жители. То есть дождей не было, а солнце, поднявшись утром и часок понежившись над неровным горным горизонтом, жарило затем до самого вечера. За день даже большим каменным глыбам удавалось прогреть бока.

Многие тарбаганы не выдерживают зноя и, как только досыта нажируются, торопятся вниз. Там или прохлаждаются, или занимаются домашними делами: роют, благоустраивают подземные квартиры.

Конечно, приходилось трудиться и Кадыру. А что, он с удовольствием, была бы работа! Но все же, верно, подражая пожилым тарбаганам, он больше всего любил поторчать под яростным солнцем.

Если удавалось расшевелить отца, они либо боролись, катаясь по траве, либо даже боксировали. Встанут — и пошли тузить друг друга под микитки! Но у папаши высшая весовая категория, в нем с полпуда, он поэтому опасен. Если нерасчетливо стукнет, Кадыр кувырком летит.

Но чаще они поступали более мудро: просто лежали. Разумеется, лежать да толстеть от этого мудро только с тарбаганьей точки зрения: ведь за счет жира тарбаганы живут долгие месяцы зимней спячки.