— У дверей меня ждет такси.
— Прекрасно.
Он снова надел пиджак и прихватил шляпу.
— На набережную Турнель!
Стоял такой чудесный летний денек, что казалось нелепостью заниматься такой ерундой.
Они увидели белый дом, стены которого теперь, когда солнце освещало их уже не так ярко, казались голубоватыми.
— Я уверена, это он! — трещала миссис Марш. — И что самое ужасное, мы жили в одном городе, может быть, уже столько времени и не знали друг о друге! Его искали повсюду. Дай вам Бог иметь хоть половину тех денег, которые я потеряла на поиски…
Инспектор подождал, пока она выйдет из машины, и зажег прилипшую к губе сигарету.
Дама оглядела дом и устремилась в вестибюль, но тут же попятилась, пропуская выходившую из дверей пожилую женщину огромных размеров.
Сперва миссис Марш не обратила на нее внимания. Это была обычная, на вид небогатая, седая и круглолицая женщина, вся в черном, каких полно в каждом квартале. Однако инстинкт заставил ее обернуться и посмотреть вслед старухе, когда та уже перешла улицу и ковыляла вдоль домов, словно чудовищная тень.
— Кто это?
— Не знаю, мадам. Этот дом не в моем ведении, — ответил инспектор.
Консьержка вышла из своей каморки и окинула их подозрительным взглядом.
— Куда вы? К кому?
— Это по поводу покойного, — сказал полицейский. — Мадам утверждает, что узнала своего мужа по снимку в газете.
Женщины явно невзлюбили друг друга с первого взгляда.
— Она, конечно, ошибается.
— А я вот уверена, что не ошиблась.
— Идите за мной.
Худенькая мадам Жанна пошла первой; никогда в жизни не приходилось ей столько раз проделывать этот путь, сколько сегодня. Время от времени она оборачивалась, посматривая на гостью с явным вызовом:
— Я иду не слишком быстро для вас?
Взобравшись наконец на верхний этаж, все трое запыхались.
— Минутку, я зажгу свечи.
Еще утром она весьма предусмотрительно положила в карман передника коробок спичек. В изножье кровати уже стояло два букета — жилище было убрано для последнего прощания.
— Входите.
Ноздри месье Буве сузились, щеки ввалились, кожа стала еще белее, словно просвечивала насквозь, и легкая улыбка, застывшая на его губах, когда его переносили в аптеку, будто стала еще выразительнее, превратясь в саркастическую усмешку.
Миссис Марш не проронила ни слова, быть может, под впечатлением полумрака, зажженных свечей и стебелька самшита. Она машинально взяла его и начертила в воздухе крест.
— Так что же? — спросил инспектор.
Она колебалась.
— Я уверена, что это он, — наконец произнесла она твердо. И поспешно добавила: — Посмотрите на его правую ногу. Если там есть звезда…
Инспектор подошел и откинул простыню. Ему было не по себе от этой церковной атмосферы и от соседства двух женщин, еще несколько минут назад совсем не знавших друг друга и уже успевших стать смертельными врагами.
— Вы не находите, что ставни можно отворить? — спросил он.
В ответ консьержка, бросив на миссис Марш вызывающий взгляд, сказала:
— Сомневаюсь, что это было бы сейчас уместно.
Полицейский повернул выключатель, стало еще хуже; пламя свечей плясало теперь в ярком искусственном свете. Инспектору было лет тридцать, он имел трехлетнюю дочь, и жена должна была с минуту на минуту родить еще одного ребенка; может быть, в участке его уже ожидала новость, которую сообщили по телефону, а он все еще здесь.
Из двух женщин агрессивнее настроена была консьержка, и, когда полицейский наконец раскрыл покойного, она проскользнула между его ложем и иностранкой.
Не она ли переодевала его в белую сорочку и черные брюки от фрачной пары? Инспектор чуть не взял не ту ногу, а потом удивился, с каким трудом пришлось задирать мертвецу штанину — человек, казавшийся щуплым и хрупким, состоял из одних мускулов.
— У него шрам пониже колена, — объявил он.
— Что я вам говорила? В форме звезды!
Это было точное определение. Шрам состоял из нескольких лучей. Консьержка не произнесла ни слова, но, как бы показывая, что ее еще не лишили прав, выключила свет и опустила простыню.
— Здесь должны быть документы, — сказала миссис Марш, направившись к гостиной, тоже погрузившейся во мрак, в котором светились только щели закрытых ставен.
