И вместе мы с ним по стакану хватанули, отдельно от всех. Только Николай, вижу, на нас посматривает, интересуется, настала пора вступать ему в разговор или нет.
Зинка и Константин, вижу, малость расслабились. Они ж так понимают, что меня эти проблемы не касаются, раз от меня только и требуется, что одним бандюгам на других указать. А я никак в толк взять не могу, почему они меня потчуют, почему за глотку не возьмут да не тряхнут. Может, лишнего шума не хотят? Все равно, скажу я вам, слишком жирно для меня получается. Что я за важная персона такая, которую нужно заморскими деликатесами упихивать? Или — другое сравнение мне в голову пришло — может, я нечто вроде гуся или борова, которых к зиме надо самым лучшим откармливать, чтобы, когда зарежут, мясо получше было? Вот сейчас вытрясут они из меня, что им надо — и прощай вся любовь, под нож меня, ровно того борова или гуся.
А, ладно, думаю, двум смертям не бывать, одной не миновать, так уж гульнем напоследок!
— Константин! — крикнул я. — Сбегай к Лехе за гармонью, только его самого сюда не води, даже если очень настаивать станет!..
С пьяным Лехой сладу нет, он нам все веселье поломает, факт, если вопрется. Или скулить зачнет, или одеяло на себя тянуть, а то и в драку полезет. Но, ничего не попишешь, гармонь только у него и осталась, моя-то гикнулась.
А гармонист я хороший. Вот только редко играть доводится.
Константин встал, чтобы идти. Чужак дернулся было, чтобы его остановить, но двое городских его взглядом успокоили: мол, пусть сходит парень, все нормально.
Выходит, "арест" только Горбылкиных касается. Интересно, что они натворили? А Виталик, который возле меня сидит, уже минут десять мне что-то трендит, о своем толкует, в правое мое ухо, пока мое левое к Владимиру повернуто.
— А если что, то я тебе всегда… — тянет он. — Все ведь тут свои, а мне позарез надо…
Я смутно уразумел, что это он в долг просит. Надеется свой кусок от тысячи рублей отщипнуть. И, разумеется, чем больше, тем лучше.
— Да иди ты, Виталик… — говорю я.
Он сразу начал бледнеть и заводиться. Ну, оно и понятно: псих, придурок.
— Я ж тебе от всей души, а ты… Ты понимаешь, с кем связался? Без меня не выпутаешься, за то и прошу. Я ведь сумел их перехитрить, вот, смотри… — и, отклонившись чуть, показывает мне финку, в сапог спрятанную. — Всех распишу, если дядя сигнал подаст… — и вдруг в его глазах злоба полыхнула, и он процедил. — А тебя, суку, в первую очередь, если не поделишься!..
А с него станется на рожон полезть. Хотя куда и кого ему "расписывать", когда он уже поплыл? Так он не соображает, нас ведь всех под монастырь подведет, если кого из "гостей" — в первую очередь, одного из городских бандюг — пырнет ножом. На один удар времени у него хватит… Но потом!..
Я быстренько вокруг стола взглянул, не заметил ли кто его выкрутасов. Но нет, слава-те Господи. Чужак и Смальцев о чем-то своем промеж собой говорят, закрасневшаяся Зинка со старшим Горбылкиным речи ведет, а Владимир и Николай как раз в это время перешептывались парой слов.
Вот уж воистину, думаю, по Высоцкому, по Владим Семенычу: "И затеялся смутный чудной разговор, Кто-то водку хлестал, кто-то песни орал, А припадочный малый, придурок и вор, Острый нож из-под скатерти мне показал…" Правильно цитирую? По-моему, правильно, если где-то в слове и ошибся, то это неважно.
А тут Николай наклоняется ко мне через стол и тихо спрашивает, эстафету у Владимира перенимая:
— Так что там все-таки случилось, с девкой-то?
И при этом полный стакан водки мне льет.
Я стакан осушил, губы вытер, постарался припомнить, что мне за вопрос задали. Напрягся, вспомнил — и сам вопрошаю, поскольку уже перестаю соображать, где я, с кем беседую и на каком я свете.
— С которой из девок?
— Выходит, их несколько было? — это уже Владимир спрашивает, и голос его почему-то совсем издалека до меня доносится, будто сквозь комариный звон.
— Ну да… — говорю я. Я у самого одно желание: мордой в тарелку не упасть. — Одна, которую я выкопал… И другая, которая поручила мне ту, другую выкопать, и деньги заплатила…
Сам слышу, что, вроде, что-то не то говорю, но мне бы хоть как языком ворочать…