В то время как мы следовали за русской армией, не будучи в состоянии раздобыть хотя бы самые ничтожные сведения о ее передвижениях, там происходила большая перемена. Генерал Кутузов[136], который под влиянием русского дворянства был назначен главнокомандующим, 29-го прибыл к армии в Царево-Займище, между Гжатском и Вязьмой, а император Наполеон еще не знал об этом.
Подкрепления прибывали в русскую армию со всех сторон, и Милорадович как раз в это время присоединился к главным силам. В Петербурге, как и в Москве, раздавались воинственные клики и призывы к истреблению врага, а император Наполеон лелеял мечту, что его мирные слова приведут к переговорам. Мы угрожали древней столице; священный город был сожжен, и французы заняли его; мы были у врат Гжатска, а император Александр, в свое время пославший Балашева в Вильно, не отвечал на предварительные шаги, предпринятые нами из Смоленска.
Перемена в позиции и в политике петербургского правительства должна была бы открыть императору глаза. Гордость побежденных по отношению к победителю должна была бы раскрыть перед ним .опасности этого нашествия, но рок, в который верил император Наполеон, преследовал его; он думал, что его звезда воссияет новой славой, когда он заставит ее взойти над этой полярной землей, но ей пришлось, в свою очередь, уплатить жестокому климату ту дань, которую до сих пор она налагала на славу тех же самых русских и всех других народов. Армия, как я уже говорил, была очень утомлена; кавалерия и артиллерия находились в самом плохом состоянии, а численность легких войск до такой степени сократилась, что для подкрепления авангарда надо было пустить в ход карабинеров и кирасиров.
31-го главная квартира расположилась в помещичьем доме в Величеве; там же поместился Неаполитанский король. Тем временем неприятель отступал от этапа к этапу, пользуясь для прикрытия своего движения только казаками или иногда одним-двумя драгунскими полками. Вся наша кавалерия и часть пехоты днем и ночью были в боевой готовности и всегда подвигались форсированным маршем в надежде настигнуть врага, но нагнать его не удавалось. Армия могла питаться лишь тем, что добывали мародеры, организованные в целые отряды; казаки и крестьяне ежедневно убивали много наших людей, которые отваживались отправиться на поиски. Чем больше мы продвигались вперед, тем более полным было бегство населения. Не оставались даже старики и инвалиды. Дело доходило до того, что даже авангард не мог раздобыть себе проводника, который был бы в состоянии назвать местность и дать какие-нибудь сведения о соответствующем районе. Возникали настоящая путаница и затруднения всякого рода.
Наконец, в двух лье перед Гжатском авангард захватил в плен казака, под которым только что была убита лошадь, и вскоре затем негра, заявившего, что он повар атамана Платова[137]. Негр был захвачен при выходе из деревни, где он занимался мародерством. Неаполитанский король отослал обоих пленников к императору, который задал им множество вопросов. Их ответы показались мне довольно пикантными, и я тотчас же записал их.
Негр сообщил подробности об образе жизни своего генерала, которому он всегда прислуживал за столом. При этом он слышал разные разговоры и рассказы о соперничестве между некоторыми генералами, но он не знал ничего насчет передвижения армии. Каждую секунду с самыми забавными гримасами и ужимками он спрашивал, с кем именно он говорит, перед кем он находится. Напрасно ему повторяли, что его допрашивает император; он не хотел верить, что это был император Наполеон.
Когда ему снова подтвердили, что он находился перед императором, то он поклонился, потом несколько раз простерся ниц и принялся прыгать, танцевать, петь и выделывать самые невообразимые гримасы. Это негр уверил Неаполитанского короля, у которого не было проводника, что он знает весь окрестный район, поэтому его величество послал за ним, и его отправили к императору.
Император велел подойти казаку, которого держали в стороне, пока допрашивали негра. Это был брюнет пяти футов ростом, с живыми глазами, открытым и неглупым лицом, серьезный на вид; ему можно было дать от 30 до 36 лет; казалось, он был очень огорчен тем, что попал в плен, а в особенности тем, что потерял свою лошадь. Император приказал мне дать ему лошадь из императорской конюшни.
