Об этом Франческа твердила то и дело, равенство полов в «Сухоцвете» было у нее прямо-таки лейтмотивом. Ее возмущало, что «скверна» априори считается пороком исключительно женским. Стейнер соглашался, кивал, обещал. Открыто перечить супруге он не решался. Она была лидером группы, ее мозгом, и он признавал ее главенство. Суд над тремя грациями привел хозяев в превосходное расположение духа. Под занавес они с умным видом сделали вывод: красота не приносит счастья и не доводит до добра. На третий день вечером мы все вместе выпили, и меня похвалили за успешную работу. Затем парочка отправилась отмечать событие в ресторан, меня, однако, кутить не взяли. Оставили одного, заперев на ключ в комнате. Вернулись они ночью, часа в три, изрядно навеселе, натыкались на столы и стулья, давились от смеха. В десять утра супруги отбыли на восток, сдав меня с рук на руки вернувшемуся в тот же день слуге.
Сердце мне грело лишь воспоминание об одной-единственной прогулке по парку Монсо, где Стейнер, взяв меня под руку, завел речь о моих опусах.
— Вы подаете большие надежды, я уже говорил вам это по телефону. В вас есть писательская жилка. Ваш плагиат — ребячество, чем скорее вы о нем забудете, тем лучше. Но и Элен оказывает вам медвежью услугу тем, что пишет за вас. Вам никто не нужен, главное — работать, работать и работать. Знаете, Бенжамен, я хотел бы иметь такого сына, как вы.
Я был горд и счастлив. Не так уж много он сказал, но эти слова с лихвой искупили все тяготы последних двух месяцев.
Насчет трех наших «виновных» я знал только, что лишь один приговор будет приведен в исполнение в ближайшее время. Две других, сами того не подозревая, ждали своей очереди. Отсрочка составляла от полугода до двух лет. За это время осужденная могла растолстеть, подурнеть, заболеть или уехать за границу. В таких случаях дело пересматривалось триумвиратом, и бывало, что приговор отменяли. Выходит, что иные «несравненные» благодаря случайности или появившемуся изъяну оставались на свободе. Многого я так и не узнал: например, каким образом Раймон похищал намеченную жертву, когда и где это должно было произойти. О Клео, Жюдит и Лейле больше не упоминалось ни словом, запрещалось даже произносить их имена. Горько, конечно, было за этих девушек, обреченных на заклание; что ни говори, а они были дивно хороши, века потребовались природе и цивилизации, чтобы создать такое совершенство. Но в конце концов, мне-то что до них, с какой стати я должен их жалеть? Им суждено состариться до срока? Но ведь со мной это случилось еще в колыбели. А меня-то никто не пожалел.
Так что я больше думал о том, что скоро буду свободен и кончится этот кошмар. Ни тебе беготни по Парижу, ни бессонных ночей. Можно будет посидеть дома, спокойно поработать над книгой. Для меня так и осталось загадкой, зачем я понадобился Стейнеру. Раймон отлично справился бы и один. Но я решил не вникать — дело хозяйское. Несмотря на похвалы Стейнера, мой роман не клеился: сочинять живых героев, правдоподобные ситуации я не умел, и все тут. Была у меня одна мечта: когда я заберу Элен, мы с ней переманим к себе Раймона. Я понимал, что это из области фантазии; хозяева добровольно не расстанутся с таким ценным кадром. Раймон между тем готовился к отъезду. Упаковывал папки, фотографии, пленки, сжег множество снимков, вывез кое-какие вещи. У него появились повадки заговорщика, по вечерам он ходил на цыпочках, требовал погасить в квартире свет, из-за задернутых штор выглядывал на улицу. Мне велел ходить только по черной лестнице, не пользоваться лифтом, по возможности не попадаться на глаза рассыльным: на первом этаже нашего дома помещались какие-то конторы. День ото дня карлик усиливал бдительность. Он снял гараж, а в бардачке машины я нашел фонарик — такой включают таксисты, когда свободны. Очевидно, «доставка» должна была состояться вот-вот. Впрочем, не мое дело: я всего лишь мелкая сошка, какой с меня спрос! Я и работал-то на них не по своей воле, а по принуждению. Дальнейшее меня не касалось. Наконец установилась хорошая погода. Майское солнце вовсю сияло над Парижем. Я думал о том, что скоро увижу мою милую и мы забудем всю эту историю как страшный сон. И она поможет мне дописать роман.
