Бастилия — огромная, вонючая, кишащая паразитами тюрьма, куда новые республиканцы заточили аристократию, — пала в 1789 году, и с тех пор в Париже постоянно происходили демонстрации, вынудившие в конце года короля Людовика XVI[58] и его семейство покинуть город. В начале 1790–х Национальная ассамблея все сильнее давила на короля, вынуждая его принять их конституцию и провести реформы, которые должны были ограничить его абсолютную власть; стало ясно, что Террор не за горами. В 1792–м, за год до нашего приезда в город, доктор Жозеф–Игнас Гильотен убедил Национальную ассамблею внедрить изобретение — сделанное не им, а его коллегой Антуаном Луи[59], — для расправы над преступниками, и вскоре после этого на площади Согласия была установлена машина смерти, которой на следующие несколько лет покорились все горожане.
Весной 1793 года мы с Томом прибыли в город, где царил дух подозрений, предательства и унизительного страха. Короля уже обезглавили, и, въезжая в Париж, я ощутил странное безразличие к городу, не оправдавшему моих ожиданий. Я думал, что возвращение из долгого изгнания взволнует меня — теперь, когда я уже не жалкий сирота, который шарит по чужим карманам, поскольку для него это единственный способ выжить, а преуспевающий делец, многого добившийся в жизни и ставший состоятельным человеком. Я думал о своих родителях, иногда о Тома, но Доминик не вспоминал, поскольку наши отношения начались в Англии и, хотя мы родились в одном городе, мы никогда не встречались во Франции и редко говорили о ней.
Мы поселились в пансионе на окраине города, и я настоял на том, чтобы остаться там примерно на неделю, а затем отправиться на юг, чтобы исследовать ту часть страны, в которой я прежде не бывал.
— Ты же чувствуешь, да? — спросил Том, в первый день входя в мою комнату; от возбуждения его густые темные волосы стояли дыбом на голове. — Атмосферу. В воздухе витает запах крови.
— Очаровательно, — пробормотал я. — Один из самых приятных аспектов жизни современного города. Им непременно следует вставить эту фразу в путеводитель. Это сделает ваш отпуск поистине незабываемым.
— О, перестань, дядя Матье, — сказал мой племянник, прыгая по комнате, как щенок, которого только что выпустили из крошечного садика в огромный парк. — Тебя не может не волновать, что ты здесь, к тому же — в такое важное время. Разве у тебя нет никаких чувств к Парижу? Вспомни, как ты здесь рос.
— Мы были бедны, разумеется, но…
— Вы были бедны, поскольку никому не хотелось вас кормить. Все шло богатеям.
— У богатых просто все и так уже было. Так устроен мир.
Он пожал плечами, разочарованный моим нежеланием вступать в дискуссию.
— Какая разница, — сказал он. — Аристократы забирают все, оставляя других ни с чем. Это несправедливо.
Я поднял брови. Революционных наклонностей за Томом я никогда не замечал. На самом деле, я был уверен, что если бы ему дали шанс, он был предпочел прожить жизнь состоятельного, праздного, пьяного аристократа, нежели бедного, вонючего, трезвого крестьянина, несмотря на все свои идеалы. Однако, сейчас, по прошествии лет, я подозреваю, что его убеждения — почему у них это есть, а у нас нет? — были довольно искренни в теории, хоть и вряд ли применимы к нему лично, с комфортом и без возражений живущему на мои деньги.
Вскоре после нашего приезда мы познакомились с Терезой Нант: ее родители владели пансионом, в котором мы жили. Темноволосая девушка лет восемнадцати, единственный ребенок в семье, что явно ее раздражало, поскольку ей приходилось помогать родителям. Я подозревал, что в лучшие времена семейство Нантов нанимало горничных и поваров, ибо в лучшие времена в пансионе могло разместиться до тридцати постояльцев. Сейчас же приезжих в городе по очевидным причинам стало гораздо меньше, и в пансионе жила лишь пожилая французская пара, которая давно здесь обосновалась, да пара заезжих торговцев и мы с Томом. Тереза вечно бродила по дому с хмуростью на лице и отвечала родителям односложным ворчанием. Все приучились не просить того, чего не было на тарелке, когда подавали еду, опасаясь, как бы обед сам по себе загадочным образом не оказался на коленях у постояльца.
