— Верю!
— Вам легче умирать будет. А я вот не верю. — И, помолчав: — Я вас немощной не представляю.
— Вы думаете, я себя представляю такой?
С минуту сидели молча, как старички, задумчиво смотрели себе под ноги.
— Хотела бы вас спросить: не жалеете ли вы, что приняли мое предложение и пошли к нам на работу?
— Нет! — решительно возразил Артур. — Работа эта больше мужская, чем женская. Но если уж вы ее не боитесь…
Катя снова задумалась. И потом:
— Как не боюсь, — боюсь, конечно, да война ведь… Это только глухой и глупый обыватель не видит, что война у нас полным ходом идет — и на многих фронтах. С нами, русскими, кто только теперь не воюет, да автоматные очереди, которыми нас с вами угостили, не все слышат. Москва окружена. Я вчера прочла небольшую книжицу, там сказано, что в Москве и под Москвой проживают сотни тысяч кавказцев. Теперь еще и корейцы, вьетнамцы, китайцы появились. И никто из них, — или почти никто, — не работает на заводах, фабриках, в мастерских. Что они делают, чем занимаются — никто вам не скажет. Только нам, работникам милиции, кое–что открывается. Еще недавно они продовольственные рынки оккупировали, теперь и другие рынки появились. Мы с вами на рынке живого товара воюем. Тут девушек, подростков и даже детей продают.
Она так и сказала: «Воюем». Катя сидела в кресле у окна, смотрела на детишек, игравших в зеленом и хорошо ухоженном скверике. Возле них бегали собачки, важно ходил, задрав крючковатый хвост, английский дог, а на лавочках сидели возле детских колясок молодые мамы. Артур тоже сидел поблизости от окна и мог наблюдать эту идиллическую картину. Подумал: вот там когда–нибудь так же будут играть дети Катерины…
Его размышления прервал мобильный телефон, лежащий на столе. И по первым же словам, раздавшимся в аппарате, по выражению лица девушки, которое вдруг стало озабоченным, Артур понял, что случилось что–то серьезное.
Катя решительно поднялась с кресла:
— Мы должны быть на работе. Поедемте.
И уже в коридоре, одевая плащ, крикнула:
— Филипп! Едем.
Брат выходил из кухни недовольный, ворчал:
— Не дадут и поесть.
А Валентина Павловна, схватив Катеньку за руку, запричитала:
— Ну, что там твоя милиция! Не сгорит же она без тебя!..
Подъехал Эдуард. Катя склонилась к нему:
— Простите меня. Что–то там случилось.
Артур заметил: обратно ехали каким–то другим путем, кружили по переулкам. Ничего не спрашивал, но понял: Филипп выбирал безопасную дорогу. Сердце зашлось тревогой: война! Он призван на нее солдатом, и теперь опасность для него будет постоянной. Смотрел на сидевшую рядом с братом Катерину: профиль ее лица был спокоен и невозмутим. Подумал о силе духа этого юного и такого хрупкого существа. Знает, что со всех сторон подстерегает опасность, и совершенно о ней не думает. Чувства страха и сомнений она, казалось, не знает.
Удивляло Артура ее молчание. Ну, сказала бы ему что–нибудь! Что–то же произошло там в милиции? Наконец, и он не посторонний в ее делах.
Не знал Артур, что Катерина опасалась вести с ним деловые разговоры там, в милиции, и в собственной квартире, и даже в салоне автомобиля. Везде могут быть наставлены «жучки» для подслушивания. Дела они ведут сверхсекретные, а противник, с которым они имеют дело, вездесущ и коварен.
Но Катя вдруг к нему повернулась, вынула из кармана плаща пачку долларов и, подавая, сказала:
— Это ваша доля.
— Доля?..
Катя прижала к своим губам указательный палец: дескать, молчи и ни о чем не спрашивай.
Артур сунул деньги в карман. Мельком взглянул на пачку банкнот и понял: сумма большая. И хотя деньги ему, ох, как нужны, но тревога царапнула сердце: если деньги, то тут что–то нечисто. Однако откинулся на спинку сиденья, принял абсолютно равнодушный вид. И для себя решил сохранять такое же олимпийское спокойствие, и даже величие, которое все время читал на лице Екатерины.
У дверей кабинета Автандила стояли двое часовых, Катю они не смутили. Она кивнула им и открыла дверь. Тут ее ждал незнакомый Артуру подполковник. Она подала ему руку и, кивнув на Артура, сказала:
— Я ему доверяю.
А потом тихо, шепотом:
— Что произошло?
