Еще сообщала мать, что протекает крыша: старая дрань прогнила, а новой и достать негде, и перекрыть некому.
В Париже в комнате Тараша висела на стене карта Грузии. Тараш часто подходил к ней. Подойдет и долго смотрит на точку, которой обозначено Окуми. Волна воспоминаний уносит его в родное село.
Вот он, маленький, играет с Арзаканом у дуплистого дуба, во дворе Кац Звамбая.
«Лютики, лютики!» — поют Тараш и Арзакан.
Срывают головки золотистых лютиков и раскладывают их на лужайке. Головки лютиков — цыплята, Цветок ромашки — наседка.
«Цын, цып, цып!» — зовет Арзакан.
Арзакан — кормилица.
А Тараш? Он — соседка Мзеха.
— Мои цыплята зашли в твой огород.
— Нет, это мои цыплята!
И Тараш с Арзаканом, изображая кормилицу и Мзеху, начинают ссору.
Пойдет дождь. Покроет двор лужами. Большая лужа — Черное море. По морю пускают пустую коробочку — это пароход подошел к Очамчире. «Б-э-э!» — ревет пароход, словно соседский баран.
— Кто посильней, тащите сундуки с золотом и серебром! Скорее! Все матери отдайте!
«Б-э-э!» — ревет пароход, спеша отчалить.
От лужи проведут канавку. Из стебля кукурузы смастерят желобок и колесо. И когда вода завертит колесо, сердца детей наполняются восторгом первоизобретателей. Ручеек вышел из берегов, затопил, размыл поле Арзакана… И Арзакан начинает ссориться с Тарашем, как ссорится Кац Звамбая со своим соседом, мужем Мзехи.
Джигитовка верхом на палках — лихих конях…
То ринутся друг на друга, будто в «мхедрули», то скачут по кругу через вертящуюся колесом веревку, подражая игре в «схапи». Тараш мчится на быстроногом жеребце. Затем приводит к Арзакану неоседланных выкраденных лошадей, как это делали князья-конокрады, передававшие их Кац Звамбая для отправки в Кабарду.
И так горделиво носятся по двору, словно они настоящие джигиты… Со всего маху сбивают палкой листья с ветвей орешника — это Эрамхут Эмхвари сносит голову казачьему офицеру. Тараш и Арзакан — герои. Но мимо гусака проходят с опаской и в проулок не всегда осмеливаются войти, — уж очень грозен соседский баран.
Вечером, когда длинные, горбатые тени сгрудятся в углу плетеной хижины, Кац Звамбая, Арзакан и Тараш, лежа в постели, жмутся друг к другу. Кормилица кипятит молоко и рассказывает о «матери вод».
— …А у матери вод стоит столик. На столике — зеркало и свечи. Семь свечей. Как завидит охотника, машет руками, выставляя пальцы. Все десять: приди в постельку ко мне, пробудем вместе десять лет…
Кому быть матерью вод? Кому — охотником? Начинается ссора. Наконец решают: ни тебе ни мне! Дзабули будет матерью вод, — у нее волосы каштанового цвета,
Тявкают под навесом щенки, мычат быки и коровы.
Дети знают, что это коровы и быки. Но все же забирает страх, мерещатся чертенята с огненными глазищами.
Летом справляется праздник первых цветов лесного владыки Мизитху.
Накануне ночью идут в лес. По дороге поют, стреляют из ружей. Ищут четырехлистный клевер.
Тараш, Арзакан, деревенские ребятишки разыскивают клады. В деревню возвращаются с дубовыми венками на головах, с песнями, со стрельбой. Во главе праздничной процессии Ломкац Эсванджиа.
Властительница вод живет на дне реки, а очокочи бродит по лугам. Поэтому ей опасно выходить по ночам на луг.
На стволе инжирного дерева наросты, совсем как остроконечные сосцы. Инжирное дерево — кормилица. Наросты — ее груди. Левая — Арзакана, правая — Тараша.
Тараш, упираясь коленом в дерево, приговаривает, подражая Кац Звамбая:
«Дерево! Милости твои ниспошли! Со ствола отпусти без вреда! Коль на юный побег ступлю, — пусть окрепнет; на ветку сухую, — пусть станет гибкой!»
Кормилица выпекает большой чурек с начинкой из сыра. Дети несут чурек во двор, вознося моления «сударыне государыне ветреной — ветру Чиче!»
Целыми днями рыскают Тараш и Арзакан по оврагам и болотам. Из береговых нор вытаскивают раков, из-под камней — вьюнов. Охотятся на ящериц, змей, разбивают им головы камнями. Не со змеями они воюют. Нет, с чудищами-драконами! Каждый из мальчуганов — святой Георгий, поражающий дракона.
— Нан, — молит кормилицу Тараш, — покажи, какой колокол в Илорской церкви.
— Ты про который?
