— Скомкан? — переспросил Свирь, тремя быстрыми шагами пересекая пространство до стены. — И что?
Нагнувшись, он рассматривал половик, не решаясь до него дотронуться. Обычный матерчатый половик. Когда-то разноцветный, а теперь грязный, обнаживший на деревянном полу слой просеявшегося песка. На деревянном полу…
Ему вдруг показалось, что он — увидел. И, боясь поверить себе, даже не додумав свою шальную мысль, Свирь протянул руку, оттолкнул половик в сторону — и понял, что не ошибся. Прямо под его левой, зависшей в воздухе рукой неплотно пригнанные доски образовывали щель.
Одно то, что здесь был дощатый пол, с самого начала должно было его насторожить. Теперь же, когда догадка переросла в уверенность, он резко вскочил на ноги и заметался по алтарю, тщетно пытаясь найти что-нибудь, чем можно эти доски поддеть. К несчастью, все было заперто, а хрупкие иконы из киота или массивный крест с престола для этого не годились.
— Справа валяется гвоздь, — подсказал Малыш. — Ты его видел, но не заметил.
Четырехвершковый гвоздь! Ржавая искореженная подачка судьбы. Это было как раз то, что надо! Орудуя им, Свирь подцепил сдвинувшуюся доску, потянул наверх. Внезапно вместе с ней поднялись еще три — и из открывшегося люка в лицо ударило сыростью и темнотой.
Здесь был подземный ход. Ход, о котором ни Свирь, ни многомудрый Малыш не сумели догадаться. Скорее всего, он был вырыт недавно. Но размышлять о том, кто и зачем его построил, не было времени. Прикинув расстояние до угадывающегося в темноте дна, Свирь быстро сел на край, задержал дыхание и спрыгнул вниз. Несколько секунд он стоял, пока отходили отбитые пятки и глаза привыкали к темноте. А когда стал видеть, пошел, низко пригибаясь, чтобы не задеть за грязный свод, прикидывая, в какую же кузню на берегу этот ход выведет.
Он почему-то не чувствовал потока встречного воздуха, но, впрочем, потока могло и не быть, если отверстие на том конце также закрывалось крышкой. Вот только что он скажет, когда вылезет? Ведь наверняка у пользующихся этим ходом есть какой-то пароль — а он его не знает.
Однако далеко идти ему не пришлось. Метров через двадцать изумленный Свирь различил, что ход упирается в тупик. Такого он просто не ожидал. Это было ужасающе несправедливо. Неведомое снова обмануло его, выскользнуло из рук. Загадка, на которую он вроде бы уже нашел ответ, опять оказалась нерешенной. Что-то он, видимо, проглядел. Или чего-то не понял.
Машинально Свирь сделал еще несколько шагов, вгляделся в душную темноту — и замер. Там, впереди, был не тупик. Теперь он ясно видел это. В том месте, где опускающийся вниз ход, судя по всему, переламывался, чтобы подняться наверх, произошел обвал. Скорее всего, это осела стена Китай-города. И ход, вырытый, как нора, без перекрытий и креплений, обвалился, похоронив в себе что-то теплое, только сейчас уловленное выращенными у Свиря перед погружением слабенькими инфракрасными рецепторами.
Опустившись на корточки, Свирь протянул руку и нащупал присыпанную землей ткань.
— Цо? — услышал он задыхающийся голос. — Кто ест ту?[1]
— То я, — сказал Свирь, чувствуя обморочную слабость во всем теле. Естем ту[2], - повторил он и сел на землю.
Это был Сивый. Он никуда не исчезал. Он пытался убежать — и не смог. И теперь Свирь его догнал.
— Не буйщем, — сказал Свирь, овладевая собой. — Я — друг. Цо щем стато? Як пан ма на щая?[3]
— Бендже спелнено… — пробормотал Сивый, помедлив. — Напевно рано…[4]
Наверное, он уже бредил. Потом он замолчал, и в наступившей тишине Свирь услышал его свистящее дыхание. Сивый умирал. Засыпанный по шею, он лежал на спине, и лоб его, покрытый испариной, показался Свирю ледяным.
— Эй! — позвал Свирь. И похлопал Сивого по щеке.
— Пан! — вдруг отчетливо и громко сказал Сивый. — Пшекаж гетману Чарнецкему, же ротмистр Ярембски заостал верны пшишендзе[5].
— Чарнецкему? — ошеломленно переспросил Свирь. — Кому? Гетману Чарнецкему?!
Но Сивый молчал.
— Конец, — сказал Малыш после паузы. — Это конец. Вылезай.
Кое-как Свирь выбрался из ямы. Пошатываясь, он вышел на улицу, закрыл дрожащей рукой дверь, постоял, бессмысленно глядя на солнце. Застань его кто-нибудь в алтаре, он даже не смог бы убежать. Неверными, пьяными шагами он нащупывал дорогу, а в голове словно били в большой, низко гудящий колокол, и, чтобы прийти в себя и начать наконец воспринимать окружающее, надо было заново прочувствовать и переосмыслить все происшедшее с ним за этот час.
