— Право, — воскликнул Джон Дэвис, — возможно, что, с деловой точки зрения, я сделал глупость, но — не верьте мне, если хотите, — никогда я не был так доволен собою.
— Это потому, — серьезно проговорил канадец, — что вы поступили по влечению своего сердца.
Тогда канадец отправился к лодке. Через минуту он возвратился с двумя великолепными ягуаровыми шкурами, которые и вручил торговцу. Последний, как было условлено, отдал ему оружие, но тут охотник встревожился.
— Постойте, — сказал он, — если вы отдадите оружие, то как вы возвратитесь домой?
— Не беспокойтесь об этом, — ответил Джон Дэвис, — в трех лье 6 отсюда, не более, я оставил своих людей с лошадьми. Кроме того, на случай нужды у нас есть пистолеты.
— Это верно, — заметил канадец, — в таком случае вам нечего бояться. Однако, так как ваша рана не позволит вам совершить столь длинный переход пешком, то я сейчас помогу вашим слугам сделать для вас носилки.
И с ловкостью, которую он столько раз уже доказал, канадец живо смастерил из двух срубленных топором ветвей носилки, на которые и постелили шкуры ягуаров.
— Теперь, — сказал он, — до свидания. Быть может, мы с вами никогда не увидимся. Надеюсь, мы расстаемся лучше, чем встретились. Помните, что не существует настолько гадкого ремесла, чтобы честный человек, им занятый, не мог поступать благородно. Когда ваше сердце будет толкать вас на хороший поступок, не будьте к нему глухи и без всякого раздумья поступайте так, потому что внушение исходит от Бога.
— Спасибо, — ответил торговец с глубоким чувством. — Еще одно слово, перед тем как нам расстаться.
— Говорите.
— Скажите мне свое имя, чтобы когда-нибудь, в случае надобности, я мог обратиться к вам, как и вы ко мне.
— Правда; меня зовут Транкиль, мои товарищи — лесные охотники, прозвали меня Тигреро 7.
И прежде чем торговец пришел в себя от удивления, вызванного тем, что перед ним человек, слава которого гремела на границе, охотник, раскланявшись с ним в последний раз, прыгнул в пирогу, оттолкнулся от берега и, усиленно гребя, поплыл к другому берегу.
— Транкиль, Тигреро! — бормотал Джон Дэвис, очутившись один. — Это мой добрый гений внушил мне подружиться с подобным человеком.
Он расположился на носилках, которые взяли в руки двое слуг, и, бросив последний взгляд на канадца, пристававшего в эту минуту к противоположному берегу, произнес:
— В путь!
Скоро берег опустел, торговец и его свита исчезли за деревьями, и только слышался шум, который все более и более ослабевал, пока наконец совсем не затих, да отрывистый лай ищеек, бежавших впереди небольшого отряда.
ГЛАВА III. Черный и белый
Между тем канадский охотник, имя которого мы теперь знаем, пристал, как мы уже сказали, к тому берегу реки, где он покинул негра спрятавшимся в прибрежных кустах.
За время продолжительного отсутствия своего защитника раб имел полную возможность убежать и сделать это с тем большим основанием, что вряд ли мог рассчитывать на то, что его не будут преследовать по прошествии этого промежутка времени, который позволял ему выиграть большое расстояние у тех, кто ожесточенно преследовал его, с таким упорством стараясь его поймать.
Однако он ничего подобного не сделал, потому ли, что мысль о бегстве показалась ему неосуществимой; потому ли, что он чувствовал себя слишком утомленным; потому ли, наконец, что он имел на это свои причины, — ничего этого мы не знаем. Он не стронулся с места, где укрылся в первую минуту, следя беспокойным взглядом за передвижениями находившихся там людей.
Джон Дэвис вовсе не преувеличил, рассказывая охотнику о наружности Квониама, который действительно был одним из великолепных представителей африканской расы. Двадцати двух с небольшим лет, он был высокого роста, хорошо сложен, строен; у него были широкие плечи, выпуклая грудь; черты его лица были тонки, выразительны, лицо его отражало чистосердечие, его открытый взор светился умом, и, наконец, хотя цвет его кожи и был черным, а в Америке, этой стране свободы, цвет этот является неизгладимым знаком рабства, — тем не менее Квониам не производил впечатления человека, созданного для неволи, настолько все в нем, казалось, жаждало свободы и той свободной воли, которую Бог даровал своим творениям и которую люди тщетно пытались у них отнять.
