«…Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953-1967) - страница 3

«Jamais deux sans trois»[19], но едва ли поговорка тут оправдается. Если что-либо узнаю — конечно, Вам сообщу.

А что журнал Ваш будет «без политики» в мелком, повседневном и партийном смысле слова — очень хорошо. Как хорошо и то, что «политика» в ином значении — в нем будет. С мелкой политикой невозможно жить, без большой — тоже нет жизни, и все тогда превращается в детское баловство или в сумасшедший дом.

Кто и что будет в «Опытах» вообще? Признаюсь, у меня есть некоторое опасение, что в них будет уклон к блаженной памяти «Числам» с их запоздалым модернизмом и чем-то мало-русским по духу. Я в таком уклоне ничуть Вас не заподозреваю, но при необходимости (надеюсь!) как-то отмежеваться от нео-Маминых-Сибиряков и всего ди-пийского нео-передвижничества может сам собой возникнуть эскепизм a tout prix[20]. Очень трудно найти и провести верную, нужную линию.

В Нью-Йорк я попаду едва ли. Во всяком случае, не теперь. Да и Рейзини, меня приглашавший, умолк.

Передайте, пожалуйста, сердечный поклон и привет Софье Михайловне.

Искренно Ваш Георгий Адамович

104, Ladybarn Road Manchester 14

18/I-1953

Дорогой Роман Николаевич,

Послал Вам письмо три дня тому назад, а вчера получил Ваше от 11-1. По-моему, первый вопрос (т. е. в первом №) в журнале литературном должен быть тоже литературным.

Не подойдет ли такой вопрос:

— Считаете ли вы, что русская классическая, дореволюционная литература принесла с собой нечто новое, незнакомое западному миру? Если считаете, представляется ли вам воздействие таких писателей, как Толстой и Достоевский, благотворным или, наоборот, разрушительным?

Я не настаиваю ничуть на формулировке. Туже мысль можно высказать иначе, например, не называя имен Т<олстого> и Д<остоевско>го. Можно не говорить о «воздействии», а спросить, представляется ли «дух и содержание русской литературы чуждыми и даже опасными или, наоборот, благотворными».

Но самый вопрос — интересен и в лучшем, не мелочном смысле слова «актуален».

Буду очень признателен, если сообщите, что Вы решили.

Ваш Г. Адамович

31. 1. 53, –

Миами[21], где я временно.

Ваше письмо от 18 получил только вчера; вина, что так долго, — моя, я уехал на юг, и письмо переслали сюда этапным порядком, через контору.

Вопрос Ваш просто замечательный; лучшего не ищу и, хотя я еще не успел сговориться с Пастуховым, уверен, что пустим в № 1 именно его. Вы правы, может, не нужно называть Толстоевских, а, может, нужно — дайте подумать. Моя мысль ходила вокруг того же самого, не сумев как-то остановиться на нужных словах; Варш<авский> предложил почти похожее, но не совсем: он спрашивал: читали вы русских и если читали, изменилось ли у вас от этого чтения чувство справедливости (вот это последнее слово, я думаю, недопустимо в обращении), между прочим, Алданов (я его приглашал в журнал, но он ответил, что, из-за МСЦ[22] он не может, ссора не прошла) хотел спросить, как «они» относятся к сов<етской> литературе — по-моему, слишком мелко, как-нибудь в другой раз. Ваш же вопрос точно в пору и плодотворен, может зажечь страсти и получится крупный разговор — очень интересно.

Еще один только вопрос к Вам, после чего обещаю, что отстану: кого Вы бы стали спрашивать из французов? Я думал — Камю. Что Вы думаете? Стариков что-то не хочется, хотя, в смысле известности, они почище. Но кроме Камю, кого еще, ибо нужно иметь запасного? Вы их всех знаете. Заодно назовите англичан. Там я думал о таком Причэрде — критик и прозаик, средних лет, или вот Элизабет Боуэн[23] — сейчас пришло на ум, крупная дама-беллетрист. Буду ждать Ваших сообщений. Вы заметили, что, пока суть да дело, отвечаете Вы, дорогой Георгий Викторович.

Ваше первое письмо я получил в свое время — спасибо. Сказать мне на него было нечего, кроме того, что говорю сейчас, и еще, что у Вас не должно быть опасений, что наши «Оп<ыты>» будут походить на покойные «Числа». Не думаю. Мое желание, если можно так сказать, «засвидетельствовать» наше время творчески: мыслью, чувством и самим человеком творящим, разрешая старый вопрос о том, в какой мере искусство может преобразить жизнь. Мы еще поговорим!