Ты, лютый Лучник, знаешь по приметам, Когда настал твоей деснице срок Нам дать покой от жизненных тревог; Но вечно жив, в ком смерть живым бьет светом.
48
Будь у огня равенство с красотой, Являющей исток свой в ваших взорах, Не знал бы мир тех льдистых стран, в которых, Как огнемет, не запылал бы зной.
Но небо страждет нашей маетой И вашу прелесть держит на запорах, Чтоб нам не пасть из-за нее в раздорах И в скорбной жизни обрести покой.
Так не равны краса и пламень силой, И лишь пред тем любовью мы горим, Что нам доступно прелестью своею.
Таков и я в свой век, Синьор мой милый: Горю и гибну, но огонь незрим, Затем что въявь пылать я не умею.
49
Еще лежал на сердце камнем гнет, И жаждал я единственного блага, Чтоб скорбь нашла в слезах себе исход, Как волей рока вновь вспоила влага Ростки и корни горестей моих, И смерть дала мне щедро, не как скряга.
В твоей кончине снова боль: двоих (Ты сыну вслед взят гробовым покоем) Оплакивать должны перо и стих.
Он был мне брат; ты - нам отец обоим; Он был любим; ты - почитаем мною; Какой утрате легче дверь откроем?
Он в памяти начертан как живой, Ты на сердце изваян нерушимо, И пуще горе лик снедает мой,
И все ж скорблю слабей о том, что чтимо: Ведь ты упал, созрев, незрелым - он; Утратить старца -- мене ощутимо.
Для нас в злосчастье гнет не так силен, Раз понята неотвратимость нами К чувствами рассудок не смущен.
Но кто в гробу не окропит слезами Родителя, прощаясь навсегда С ним, сызмальства стоявшим пред глазами?
Тем горше нам и мука и беда Чем полновесней чувство им внимает, Я ж не таился, Боже, никогда!
Когда душа рассудку власть вручает, Он взнуздывает так, что боль потом Своим обильем лишь сильней терзает.
И не лелей в себе я мысль о том, Что праведнику на небе неведом Тот смертный страх, с которым мир знаком,
Росли б мои страданья; но их бедам Целенье - в вере; тем, кто в благе жил, И смерть не смеет быть лихим соседом;
Но ум себя в нас плоти подчинил, И тем страшней нам смерть, чем крепче сила, С какой нас предрассудок охватил.
Уж девяносто раз в волнах гасило Свой светоч солнце, прежде чем твоя Душа в благом успенье опочила.
Взят на небо из бедствий бытия, Спаси теперь меня, что умер вживе, Ведь в мир пришел твоею волей я!
Ты ж мертв от смерти, - а судьбы счастливей, Чем в божьем лоне, можно ли желать? Я зависти не скрою, - было б лживей!
К вам за порог запрещено вступать И времени и року, что в отраде Нам ложь, а в муке правду любят слать;
И светочи у вас не меркнут в чаде, И рознь часов насильем не томит, И с неизбежным случаи не в разладе;
И ночь ваш блеск собою не темнит, И день его своим огнем не множит, Как здесь, когда нам солнцем зной излит.
Мне смерть твоя ждать смерть мою поможет. Затем что ты мне явлен в месте том, О коем мысль лишь редко мир тревожит.
Не склонен худшим смерть считать концом, Кто, кончив жизнь, в нее вступает снова, К престолу божью с милостью ведом.
Там жду и чаю, волей всеблагою, Тебя увидеть, коль в грязи земной Ум не покинет сердца ледяного.
И если связан сын с отцом такой Любовью там, где все любовь связует... . . . . . . . . . . . . . . .
50
Вот так же, как чернила, карандаш Таят стиль низкий, средний и высокий, А мрамор - образ мощный иль убогий, Под стать тому, что может гений наш,
Так, мой Синьор, покров сердечный ваш Скрывает, рядом с гордостью, истоки Участливости нежной, хоть дороги Мне к ней еще не открывает страж.
Заклятья, камни, звери и растенья, Враги недугов, - будь язык у них О вас сказали б то же в подтвержденье;
И, может быть, я впрямь от бед моих У вас найду защиту и целенье... . . . . . . . . . . . . . . .
51
Хочу хотеть того, что не хочу, Но отделен огонь от сердца льдиной; Он слаб; чертой не сходно ни единой Перо с писаньем; лгу - но не молчу.
Казнюсь, Господь, что словом ввысь лечу, А сердцем пуст; ищу душой повинной, Где в сердце вход, куда б влилось стремниной В него добро, да гордость отмечу.
Разбей же, Боже, лед мой! Рушь преграду, Чтоб косностью своей не отвела Твоих лучей, столь скудных в сей юдоли.
Пошли твой свет, несущий нам отраду, Жене своей, - да вспряну против зла, Преодолев сомнения и боли.
