В Доме дружбы я познакомился с молодым инженером-механиком, который родился и рос в одной из наших прибалтийских республик.
Несколько лет назад он вместе с другими членами семьи переехал в Израиль по просьбе дальних родственников. Ныне неудачник настойчиво добивается возвращения в СССР.
— Я себя здесь не чувствую человеком, — утверждает он, — человеческих прав у меня нет никаких. Четыре раза устраивался на работу, и четыре раза меня прогоняли за «вольнодумство». Теперь я опять безработный… Вот какой тут «свободный мир»!
Ему было тяжело говорить об этом, и он неожиданно сменил тему разговора:
— Когда мне назвали фамилии прибывших туристов, я вспомнил ваши стихи, помещенные в «Правде»…
— Какие стихи? — поинтересовались наши соседи за столом.
Вместо ответа инженер подошел к книжному шкафу, достал газетную подшивку и, найдя нужный номер, взволнованно прочитал вслух:
Я — коммунист.
Мне имя это,
как алый стяг бойцу,
дано.
Всем, человечеством воспето,
в грядущем
прозвучит оно.
Признаюсь, для меня, автора, эти стихи прозвучали по-новому вдали от Родины, в Израиле:
Мечтою
в завтра
устремленный,
я славлю
солнце и весну.
Ведя состав тысячетонный,
в степях штурмуя целину,
шагая по таежным чащам
и лед круша в полярной мгле. —
всем сердцем,
горячо стучащим,
я жажду
мира на земле.
Я путь избрал
к свободе, к свету.
он крут порой
и каменист,
но я
пройду
дорогу эту:
— Я от души завидую вам! — сказал он, закончив чтение.
…В этот день мы услышали от наших друзей немало интересного об их настойчивой борьбе за мир и справедливость в условиях жестокой израильской действительности.
Лет двенадцать назад в Киеве гостила народная писательница Чехословакии Мария Пуйманова. Собирая материалы для романа «Жизнь против смерти», писательница изучала все, что касалось недавних боев против гитлеровских захватчиков. Я сопровождал ее в этой поездке.
Проехав улицу Шолом-Алейхема и Куреневку, наша машина очутилась за северной окраиной города, на широком украинском шляху, обожженном горячими ветрами войны.
У гигантских котлованов, протянувшихся вдоль дороги, мы остановились. На крутых склонах, покрытых рыжевато-зеленым лишайником, кое-где можно было увидеть полуистлевшие тряпки, пожелтевшие от дождей человеческие кости, обломки какой-то посуды.
Это был знаменитый Бабий Яр, место, куда фашистские оккупанты согнали еврейское население Киева для чудовищного массового уничтожения.
Пуйманова долго молча бродила по этим извилистым тропинкам, с болью и гневом смотря на следы кровавого преступления современных каннибалов.
— Звери, какие звери! — тихо сказала она пересохшими от волнения губами. — Вот что такое расовая теория в действии!
Позже я прочитал Пуймановой стихи Павло Тычины — «Еврейскому народу», написанные поэтом в дни Отечественной войны. Писательница одобрительно покачивала головой в такт чтению, а последнюю строфу попросила повторить:
Народ еврейский! Нет, не утешать
тебя хочу. Горжусь твоею славой!
И в час, когда детей твоих опять
разит топор палаческий кровавый,
хочу я силу, силу воспевать —
твой дух бессмертный, вечный, величавый
[2].
— Да, не утешать, а бороться! — сказала Пуйманова в глубоком раздумье. — Человечество должно сделать все для того, чтобы расовая теория никогда больше не возродилась!
Я вспомнил эти слова известной чешской писательницы-гуманистки летом 1958 года, путешествуя по городам и селам Израиля, где меня застигла печальная весть о ее смерти…
* * *
Я не назову имени этой женщины, дабы это не навлекло на нее гнева израильских властей. Она и без того хлебнула тут немало горя. Пусть в моих заметках она зовется просто матерью.
Разыскивая своего сына, который в дни второй мировой войны убежал из варшавского гетто, она попала в Израиль. Не зная точного адреса, она всех расспрашивала о нем — о своем единственном, самом дорогом на свете.
Как-то, проходя по улице Тель-Авива, мать увидела молодого мужчину, который, раскинув руки, неподвижно лежал на асфальте. Кровь запеклась на его губах.
— Что с ним? Он жив? — встревоженно спросила она полицейского, спокойно стоявшего неподалеку.
