– Вы играете, мистер Иган?
– Джим, просто Джим. Да, играю, если это не слишком громкое слово для обозначения моих экзерсисов. Душа моя парит, но пальцы не слушаются.
Она села за инструмент и открыла одну из сонат Моцарта – очаровательную вещицу, созданную для услаждения слушателей. Судя по карандашным заметкам на полях, хозяин здорово над ней поработал: “Медленнее, впереди сложное место!”, “Черт!”, “Паузу, Вольфганг!”. Она начала играть, взяв средний темп – он позволял сосредоточиться на выразительности фраз – и стараясь придавать пассажам как можно больше плавности и прозрачности. Хорошо настроенный инструмент звучал лучше, чем она ожидала.
Закончив играть, Карен грациозно опустила руки на колени и оглянулась через плечо. Джим стоял в дверях с открытым ртом, держа в руках две бутылки пива.
– Это прекрасно! – выдохнул он. – Просто здорово! Никогда в жизни я не стану больше играть эту чертову пьесу. – Он тяжело опустился на софу и поставил бутылки на кофейный столик. – Вы должны со мной поужинать, – сказал он, мелодраматично протягивая к ней руки. – Если вы откажетесь, я убью себя. А что касается лодки – она ваша.
Карен засмеялась.
– Скажите, Джим, вы разведены?
– Да, как и многие, многие другие.
– Я тоже скоро получу развод. Принимаю ваше предложение. Ненавижу, когда взрослые мужчины убивают себя. Однако я ставлю несколько условий. Во-первых, мы не будем говорить ни о нашей семейной жизни, ни об опасных химических веществах, хорошо? Далее, после ужина вы проводите меня до моей машины и я вернусь в гостиницу. Хочу, чтобы утром вы не потеряли ко мне уважения.
Наполнив стакан пивом, он протянул его Карен.
– Согласен! Будем говорить об условиях аренды.
Хотя Сара Шулер не была красавицей в классическом смысле – ее лицо портила некоторая резкость черт, – среди заводских мужчин она считалась самой соблазнительной женщиной компании Дрэглера. Их будоражили не столько выпуклые формы ее тела, сколько манера держаться. Было в ней что-то чувственное, говорившее о бурном прошлом, что неизменно привлекало к ней мужчин, однако многочисленные ухаживания и всевозможные намеки она пресекала с решительностью давно привыкшей к ним женщины. Однажды Гил слышал, как молодой инженер подошел к ее столу и сказал: “Почему бы тебе не зайти ко мне сегодня вечером, Сара? Я тебе кое-что покажу”, – на что она ответила: “Нет, спасибо, я еще слишком молода, чтобы умереть от смеха”. Она смотрела прямо в глаза, а изгиб ее широких, полных губ говорил о том, что она не только знала, о чем думают мужчины, но и считала, что им должно быть за это стыдно. Сотрудники Химической корпорации Дрэглера, особенно молодые, были убеждены, что тот, кому посчастливится провести с ней ночь, не забудет этого никогда. Это предположение основывалось исключительно на догадках, поскольку самое большее, что все они от нее получали, был поцелуй в щеку на рождественской вечеринке. Все, за исключением Гила Эллиса.
Когда Гил делал ей комплименты по поводу внешности, она спорила с ним и говорила, что у нее слишком мускулистые ноги, слишком полные ягодицы и слишком большой рот, а на коже следы от юношеских прыщей.
“Тебе нужны очки”, – говорила она, когда он называл ее красивой... Однажды, хлопнув себя по бедру, она воскликнула: “Здесь все бургеры и жареная картошка, которые я съела за пять лет. Моя фигура уже не та, что раньше. А вот твоя жена – настоящая кинозвезда. Хотела бы я быть такой же”.
“Слишком худа, – возразил Гил. – Вечно играет в теннис, бегает трусцой и ест сырые овощи”.
В Саре было пять – десять фунтов лишнего веса, но Гилу это нравилось. Он любовался ее сильным, роскошным телом. Зарывшись в теплые объятия, уткнув лицо в мягкую грудь, он чувствовал себя в покое и безопасности, как ребенок возле своей матери. Ничего не зная о его прошлом, она даже подсознательно не могла сравнивать его с тем, каким он был раньше. Она любила его, или делала вид, что любила, таким, каков он есть, и ее неожиданная уступчивость была единственным светлым событием, случившимся с ним за последний год. Так что естественно, что он считал ее красивой.
