– Так у нее брат в городской полиции работает! – вдруг вспомнил Ковпак. – Очень неплохой хлопчик. Любит немцев приблизительно так же, как и я. Мы его еще год назад в Ровно направили.
Вершигора обменялся с Ковпаком взглядами.
– Значит, пришло его время… – сказал Вершигора. – Пусть возьмет отпуск или скажется больным, и постоянно будет находиться около сестры. Это не вызовет у немцев подозрений.
– Тогда, так и решим… – поправляя на себе бекешу, сказал Ковпак. – Видимо что-то серьезное немцы затеяли, коли Центральный штаб всех на ноги поднял.
На окраине Ровно высился давно заброшенный католический монастырь. После вхождения Западной Украины в состав СССР в тысяча девятьсот сороковом году обитающий в нем ксендз и десяток его служек бежали вместе с отступающими польскими войсками в Румынию. Больше года в монастыре царило запустение, пока пред самой войной в нем не разместилась школа младших командиров РККА. После оккупации Ровно немецко-фашистскими войсками в нем вначале находился пересыльный концлагерь для советских военнопленных, а затем с тысяча девятьсот сорок второго года – разведывательно-диверсионная школа СД. Начиная с этого момента, монастырь преобразился. Его стены поблескивали новым ярко-красным кирпичом. Монастырские постройки словно помолодели под слоем матово-серой штукатурки. А кованные железом ворота перестали покрываться коричневой паутиной ржавчины.
В холодное ноябрьское утро, на отведенной для курения площадке посредине спортивного городка, встретились два человека. Один, невысокий молодой в форме унтер-офицера немецкой армии. Другой, уже в возрасте, немного лысоватый в помятом курсантском комбинезоне. Отдав унтер-офицеру честь, лысоватый мужчина устало присел на краешек скамьи и вытащил из нагрудного кармана сигарету. Унтер-офицер остался стоять рядом, все более погружаясь в клубы сизого табачного дыма. Вскоре между ними завязался еле слышный разговор:
– Чего звал комиссар? Не нужно нам сейчас с тобой встречаться. Опасно!
– Я понимаю, граф. Да больно вопрос серьезный. Среди курсантов слух пошел, будто на самого Верховного покушение готовят. И людей для этого уже отобрали.
– Верный слух, комиссар… Готовят для этого людей. Из Берлина гауптштурмфюрер приехал. Отобрал троих наиболее надежных слушателей школы, которые сами в плен сдались. Сейчас они в отдельном строго охраняемом блоке живут.
– А ты их видел?…
– Доводилось пару раз. Когда они советское обмундирование у меня на складе примеряли.
– Описать сможешь?
– Конечно, смогу. Только, как это на волю передашь? Все увольнительные отменены.
– Я в курсе…
– Но я про них неделю назад все же сообщил твоей крестнице. Только без их портретов.
– Успел, значит?
– Успел… Я думаю, ваши чеку уже на ноги подняли.
– Поднять то подняли… Да только, как этих троих найти? Пока разыщут они, глядишь, и сделают свое дело.
– И что ты предлагаешь, комиссар?
– Уходить тебе надо, граф…
– Куда?
– К нашим… За линию фронта.
– Уходить говоришь? Хм… А ваши меня там не шлепнут сгоряча?
– Риск конечно есть. Смотря на кого нарвешься. Но я думаю за Верховного, тебе все грехи прошлые простят и еще орден дадут.
– Нужен, мне ваш орден… Я не за орден согласился на вас краснопузые работать. Мой отец три года в первую мировую в окопах просидел. Два «георгия» за храбрость имел. Ранен и контужен был под Ригой. К немцам у него длинный счет имелся. Вот и наказал он мне на смертном одре, что, если они опять на Россию-матушку полезут все обиды на вас забыть и за Россию биться. Хоть и разная она у нас с вами. У нас единая и неделимая, а у вас советская и социалистическая!
– Ну, так как, граф… Решай!
– Ладно, будь по-твоему, комиссар. Все равно здесь скоро все прахом пойдет. Ваши Киев уже взяли. Через месяц, другой здесь будут.
– И про меня, граф, расскажи там… Что не зазря я погиб. С пользой дела.
– Так ты сам, комиссар, расскажешь…
– Боюсь, не доживу, граф. Ходить за мной стали. А это верный признак. Сам знаешь…
– Ну, тогда прощай, комиссар. Если с тобой что случиться не забуду твою просьбу.
