— Ваша поездка была успешной?
— В определенной мере. Мы теперь знаем о судьбе товарища, и это уже хорошо.
— Надеюсь, он жив и здоров?
— Увы, не здоров. Хотя бы по одному тому, что не жив.
— Это ужасно — терять фронтовых друзей.
— Тем более так нелепо терять! Головотяпы из местной чека вообразили, видите ли, что наш дружеский союз бывших фронтовиков–галицийцев представляет какую–то опасность для рабоче–крестьянской власти! Ну и — как это полагается у них — к стенке! Будьте уверены, у меня достаточные связи в Совнаркоме, чтобы покарать этих доморощенных дантонов!
— А «головотяпы» из московской чека смотрят на ваш союз благосклонно?
— Слава богу, им 6 нашем существовании, кажется, не известно.
— В вашем… э–э… союзе действительно одни лишь участники Галицийского рейда?
— Видите ли… «Галицийцы» — это своего рода ядро, к которому — довольно неожиданно для нас — стали тяготеть офицеры, вовсе даже не имеющие отношения к рейду. Цели наши, поверьте, скромны и благонамеренны: помощь коллегам в отыскании работы, денежные — довольно, правда, скромные — ссуды попавшим в беду. Ходатайства о тех семьях офицеров, которые остались без средств к существованию.
Прапорщик понимающе хмыкнул:
— Оружие?
— Мы этим не интересуемся. Личное оружие офицера — это личное оружие. К тому же в наше беспокойное время шпалер в кармане придает — лично мне, например, — уверенность в себе и своем будущем.
— Вы сказали, что фамилия человека, к которому ехали…
— Пра–апорщик! Опять вы за свое! Если вам необходима еще одна проверка, извольте! Подпоручик Густав Келлер. Взяли его почему–то с паспортом Георгия Воскобойникова. Жил на двенадцатой линии Васильевского острова в бывшем доме Щепочкина. Очень горячий был офицер, отменной храбрости… К сожалению, горячность его и подвела: вздумал, видите ли, отстреливаться! Если бы не это прискорбное обстоятельство, мы могли бы попробовать и вытащить его оттуда.
— Из чека?!
— Ну а почему бы и нет?
— Вы настолько могущественны?
— Могущественны не мы, прапорщик, а бумажки, которые сейчас обрели силу прямо–таки чудодейственную.
— Ах, да, — равнодушно протянул прапорщик. — Ванька что–то говорил об этом…
Равнодушие было деланное. Федоров внутренне возликовал: «Ага! Заглотнули наживку!»
Он помолчал немного, с видимой готовностью ожидая вопросов. Не дождавшись, налил в кружки коньяку:
— Теперь ответьте и на мой вопрос. Этот Ванька — с дырочкой, с пятнышком… Он, насколько я понял, обыкновеннейший уголовник. Что может быть общего между вами и этим бандитом? Подобный альянс, на мой взгляд, не делает вам чести.
— Видите ли, поручик, наше сообщество не менее вашего заинтересовано в средствах. Для этого мы провели в Питере ряд довольно крупных «эксов». Техническая сторона дела была поручена «Ваньке с пятнышком». Этим, собственно, и исчерпывался наш с ним роман. Он получил свою долю… Впрочем, буду откровенным: решением руководящей пятерки Ванечку приказано было, ну вы понимаете?..
— И поэтому–то вы лишили меня удовольствия побеседовать с ним еще раз?
— Это как раз не мы. Какой–то уголовник помог (лично мне) выйти из этой пикантной ситуации с достоинством.
…И еще было множество косвенных вопросов, смысл которых сводился к одному–единственному: а Федоров ли ты на самом деле? Федоров ли?
Пришла пора подводить итоги. Прапорщик встал:
— С вашего позволения, я доложу своему командованию следующее. Вы хотели организовать в Питере филиал вашего, так сказать, благотворительного общества. Попытка провалилась. В силу этого и в силу ряда других обстоятельств, вы не прочь войти в сношения с нашим сообществом, поскольку цели и ваши и наши одинаково гуманны и благородны.
— Не забудьте подчеркнуть в разговоре с вашими, что объединение возможно лишь при условии автономии москвичей. В подчинение к питерским мы не пойдем!
— В ближайшие дни мы организуем вам встречу с пятеркой. Сегодняшний разговор, как вы понимаете, лишь пристрелка. В качестве жеста, символизирующего наше взаимное доверие, может послужить передача в распоряжение петроградцев нескольких бланков с печатями Совнаркома.
— Только после встречи.
