— Нет, Кощеев… Ты чудовище, непрошибаемое… Такие, как ты, отравляют жизнь! Ты не имеешь права…
— Хватит, студент. Не то горло простудишь. Вот сяду сейчас тут и не тронусь с места. Никуда с тобой не пойду! А старшине скажу: студент угрожал оружием, чтоб не искать головной убор. Скажу: несознательный лентяй этот Посудин, отравляет жизнь всем людям. А так как старшина и без меня знает, что ты отравитель нашей светлой жизни, то загремишь ты, студент, на губу со всеми твоими знаниями. Будешь лекции читать китайским клопам и тараканам…
Тем временем они спустились в низину. Кощеев преобразился, замолк, шаг его стал напряженным. Посудин хотел выразить неудовольствие тем, что зашли далеко, но Кощеев яростно прошипел:
— Ша! Ни звука!
Посудин понял, что Кощеев притащил его сюда с какой-то целью. Он сел на комель ивы, подумал, не закурить ли. Но Кощеев стоял, чутко прислушиваясь, и его тревога передалась Посудину. Кощеев полез вверх по заросшему кустарником обрыву, производя поразительно мало шума: под его руками и ногами почти не трещали ветки.
Посудину вдруг показалось, что на него кто-то смотрит. «Какой вздор! — подумал он с внутренней дрожью. — Как будто взгляд можно почувствовать… взять в руки, взвесить…» Тем не менее он начал поспешно шарить глазами в кустах и среди камней, пришептывая: «Отвесьте мне килограмм взгляда… Уберите с моего плеча ваш липкий и недостаточно тяжелый взгляд…» Возле охряного откоса наткнулся на лежащего пса. В этой кудлатой грязной шкуре, брошенной наземь, были живыми только глаза, злобные, бешеные глаза дикого зверя. Пес был некрупный и непородистый, явная дворняжка. Он беззвучно скалил желтые клыки, и уши его были намертво прижаты к затылку.
Кощеев оглянулся и, увидев пса, сразу же вернулся.
— Ага, друг человека, — произнес он в полный голос.
Шерсть на загривке пса поднялась дыбом.
Вот он, людоед, личный враг Кешки Кощеева, зверь до мозга костей, потерявший всякие связи с человеком… Всякие ли? Кощеев ткнул трухлявой веткой в бок собаки, облепленный репьем и колючками.
— Перебит хребет. Однако, неужели это я ее так шарахнул? А черт с ней. Потом пристукнем. Пойдем, студент. Там есть кое-что поинтересней.
Они взобрались но обрыву на водораздел.
— Ты ее убьешь? — спросил, задыхаясь, Посудин.
— Нет, я возьму ее на колени и буду чесать за ухом. Да присядь, каланча.
Они сидели на корточках за грудой камней и вывернутого из недр сопки военного мусора. Перед ними раскинулась знакомая панорама. Кощеев немного удивился, что нет восстановленных тугих заграждений из колючей проволоки, которые он кромсал ночью своими ботинками. Может, в темноте на другую сопку забрел? Да нет же, от собак удирал знакомым маршрутом, поэтому и удрал…
В общем-то, колючей проволоки хватало. Ее огромные спутанные клубы, полузасыпанные щебнем, сохнущим дерном, мусором, ловили ржавыми шипами ветер и шепелявили, посвистывали, завывали, будто это были немощные голоса тех, кто навеки остался в этой сопке.
Кощеев и Посудин спрыгнули в траншею с обвалившимися стенками, дошли по раскисшему дну ее до остатков НП — наблюдательного пункта — с торчащими во все стороны бревнами перекрытий. Отсюда отлично просматривался не только склон сопки, но и обширное болото у подножия со множеством пеньков разной высоты. Когда-то здесь был густой лес… Через болото протянулась насыпная дорога, пропадая за скалистым левым флангом бывших позиций. Серый, лишенный солнца день высвечивал каждую подробность рельефа с одинаковой резкостью, что в двух метрах, что в двух километрах.
Над болотом, сопротивляясь ветру, ходила кругами хищная птица. Пахло ружейным маслом.
— Что-то собачек не видать, — пробормотал Кощеев и вылез из траншеи. — Ты здесь поищи, а я там… Может, занесло головной убор на верхотуру.
Кощеев ушел довольно далеко от траншеи, когда наткнулся на разгромленную батарею японских орудий среднего калибра. Артпозиции вместе с техникой были засыпаны мусором и пластами маскировочного дерна. Земля вокруг пропиталась бурой маслянистой жидкостью. На каждом шагу торчали поржавевшие стволы, станины, тележные колеса, корзины, ящики, обрывки циновок, куски проволоки и вощеной бумаги.
