– Я уж не знал, как передать, – произнес он. – Охотника на беглых зовут Риджуэй. Он сейчас расспрашивает констебля про вас с Цезарем. Еще двое его молодцов сидят, пьют виски.
Он протянул ей листок бумаги. Это было объявление, такое же, как те, про которые рассказывал Флетчер, за одним только исключением: теперь, когда она знала грамоту, слово «убийство» резануло ее в самое сердце.
Из бара доносились громкие возгласы, и Кора отступила глубже в тень. Сэм сказал, что освободится только через час. Он постарается узнать как можно больше и, если получится, попытается перехватить Цезаря по дороге с фабрики. А Коре разумнее всего будет ждать их в доме Сэма.
Она давно не бегала так быстро, стараясь держаться ближе к обочине и при каждом звуке шагов ныряя в лес. В дом Сэма она зашла с заднего крыльца, юркнула на кухню и зажгла свечу. Сидеть она не могла и, померив кухню шагами, принялась за единственное дело, которое могло ее успокоить. К приходу Сэма она перемыла всю посуду.
– Плохо дело, – выпалил запыхавшийся станционный смотритель прямо с порога. – Один из их шайки примчался сразу после нашего разговора. Тот еще типчик, на шее ожерелье из отрезанных ушей, как у индейца. Остальным сказал, что стало ясно, где тебя найти. Они поехали на встречу со своим главным, этим Риджуэем. Не понимаю откуда, но они знают, кто ты такая.
Кора беспокойно вертела в руках вырезанную Цезарем плошку.
– Сейчас вся шайка в сборе, – продолжал Сэм. – Цезаря я не видел, но мы еще раньше договаривались, в случае чего он придет либо в салун, либо сюда, так что наверняка он уже на подходе.
Чтоб не разминуться, Сэм решил вернуться в «Дрейф» и подождать его.
– Кто-нибудь мог заметить, как мы разговаривали? – спросила Кора.
– Спустись-ка ты лучше на платформу.
Вдвоем они оттащили в сторону кухонный стол и толстый серый ковер, потом откинули крышку люка, которая никак не хотела поддаваться. Снизу потянуло затхлым воздухом; фитилек свечи заплясал. Кора схватила какую-то еду, фонарь и шагнула в темноту. Крышка над ее головой опустилась, и было слышно, как встает на прежнее место стол.
Она ни разу не была в церкви для цветных. На плантации Рэндаллов молиться запрещалось, чтобы не поощрять непрошеных мыслей об освобождении, а по приезде в Южную Каролину ей даже в голову не приходило сходить в церковь. Цветные смотрели на это косо, но ей давно стало плевать, как на нее смотрят. Может, сейчас надо молиться? На платформе было слишком темно, чтобы разобрать, где вход в тоннель. Сколько им понадобится времени, чтобы вычислить Цезаря? Как быстро он сможет бежать? Она знала, что в самых крайних случаях люди дают обеты. Это что-то вроде сделки, чтобы спала лихорадка у младенца, чтобы прекратил лютовать надсмотрщик, чтобы вырваться из ада невольничьей жизни. Правда, никаких плодов эти сделки не приносили. Лихорадку сбить порой удавалось, а плантации как стояли, так и стоят. Поэтому она не молилась.
За ожиданием она не заметила, как заснула. Проснувшись, она прокралась на цыпочках по лестнице, притулилась на верхней ступеньке, точно под крышкой, и сидела, жадно вслушиваясь. Там, наверху, еще была ночь, а может, уже наступил день. Кору мучили голод и жажда. Она пожевала хлеба с колбасой.
Так, двигаясь вверх-вниз по лестнице, то припадая ухом к потайной дверце, то отходя от нее, она коротала час за часом. Доев последние крохи, она впала в полное отчаянье, раз за разом обращаясь в слух под дверью, но оттуда не доносилось ни звука.
Разбудил ее грохот, разорвавший пустоту. Там, наверху, был не один человек и не двое, их было много, очень много. Они громко орали, обшаривая дом, переворачивая мебель и круша шкафы. Стоял страшный шум, который был совсем рядом. Кора сползла вниз и съежилась у подножия лестницы. Слов погромщиков она разобрать не могла. Потом они ушли. Стыки в двери не пропускали ни единого луча света. Запаха дыма она не почувствовала, только услыхала звон бьющегося стекла и треск горящего дерева.
Там, наверху, дом был объят пламенем.
